Рассуждения о религии, природе и разуме

7) живопись требует более живого ума, чем философия, ибо всегда имеет дело с идеями вещей, философия же чаще всего имеет дело с идеями слов: при этом равнозначность или неравнозначность этих идей бывает определена идеями вещей, которые должны были предшествовать идеям слов, и потому умозаключение выводится на основании почти одних только идей слов. Однако поскольку философия придает большое значение сравнениям идей, то, чтобы они не оставались пустыми словами, она требует большей точности и утонченности ума, чем живопись.

О познании человеческого ума Фрагмент

Я совсем не собираюсь начинать здесь метафизическое размышление относительно природы ума, в котором я, может быть, просто бы запутался и наверняка мало бы кто в нем за мною последовал, даже если бы я не сбился с пути. Я претендую лишь на раскрытие гораздо менее абстрактных истин, некоторые из которых, однако, не окажутся из-за этого ни менее новыми, ни менее полезными. Я тщательно буду избегать идей, носящих чересчур философский характер, но не буду им противоречить. Я оставлю их в стороне, но не буду упускать их из вида; и настолько, насколько это при желании возможно, я постараюсь увязать с ними идеи этого сочинения. Возможно, я иногда и использовал бы метафизику, если бы она оказалась в этих случаях поддающейся толкованию и, соблюдая свою точность и справедливость, разрешала бы отвлечь себя от своей обычно строгой суровости.

Природа ума целиком заключена в его способности мыслить, и мы будем рассматривать человеческий ум только с точки зрения его идей. Сначала мы исследуем, каково их происхождение. Затем мы рассмотрим их в двух их главных отношениях: во-первых, к внешним объектам, то есть в отношении, которое заставляет признать их истинными либо ложными; во-вторых, к самому уму, то есть в отношении, позволяющем признать их приемлемыми либо неприемлемыми. Наконец, из рассмотрения различных видов идей и различных моментов, касающихся их природы, мы извлечем основные различия, существующие между умами, иначе говоря, характерные признаки, отличающие людей постольку, поскольку речь идет об их уме.

О происхождении идей О том, что все идеи мы получаем из опыта

Античная философия не всегда ошибалась. Она утверждала, что все находящееся в нашем уме пришло туда через ощущения;[178] нам было бы неплохо сохранить это ее утверждение. Наши ощущения передают уму бесчисленное количество образов внешних объектов, достаточно несовершенных с точки зрения истинности и достаточно смутных; но, поскольку наш ум способен воздействовать на эти образы, их увеличивать, уменьшать, сравнивать одни с другими, в нем создаются новые образы, более точные и напоминающие объекты, чем первые, с которыми он имел дело. Таким образом, от многих частных идей, дающих представление об объектах, некоторым образом между собою сходных, наш ум отделяет то, что в них есть отличного. Отсюда рождается универсальная идея, дающая представление обо многих вещах, как об одной, ибо она дает представление только о том, что в них есть общего.

Оперируя первыми идеями, поставляемыми ему чувствами, добавляя к ним что-то и что-то от них отнимая, делая их из частных всеобщими, а из всеобщих еще более всеобщими, ум образует их настолько отличными от их первоначального вида, что иногда бывает очень трудно проследить их происхождение. Однако тот, кто хочет схватить всю нить и точно за ней проследить, всегда возвращается от идеи более возвышенной и отвлеченной к некоей чувственной, грубой идее.

Даже идея бесконечности образована мною от идеи конечного, которую я лишаю границ, и тогда я не в состоянии ее более ни охватить, ни понять. Я могу только рассуждать по поводу сделанного мною предположения относительно того, что она совсем не имеет границ, и, не заходя слишком далеко в этих своих рассуждениях, я обычно запутываюсь в трудностях, проистекающих от несовершенства моей идеи.

Утверждают, что аксиомы, или, иначе говоря, положения, имеющие значение неопровержимых истин и не нуждающиеся в доказательствах, представляют собой врожденные знания: таковы, например, аксиомы, что целое больше своей части, что равные величины, если отнять от них нечто равное, остаются равными между собою, и т. д. Если бы, говорят нам, все эти аксиомы были истинами, основанными на опыте, их следовало бы подвергать проверке, как проверяют все экспериментальные истины, а именно исследуя все отдельные случаи. Следовало бы рассмотреть все случаи целого и проверить, всегда ли оно больше своей части. Точно так же, чтобы установить экспериментальную аксиому, гласящую, что все люди смертны, надо было бы увидеть, как умирает значительное число людей.

На это я отвечаю, что обе эти аксиомы — Все целое больше своей части и Все люди смертны — одинаково представляют собой аксиомы опыта, но нет никакой нужды проверять их истинность путем повторных экспериментов.