Рассвет

— Стой, стой! — истошно закричал Вася, не выпуская букета. Впереди возле огромного чемодана стоял мужчина. Вася не успел перепрыгнуть, зацепился за чемодан ногой и растянулся на асфальте. В руке его вместо букета осталась жалкая метелка, сохранилось только два бутончика…

На глазах Васи навернулись слезы.

— Ай-ай-ай — какой букет был… — покачала головой проходящая мимо женщина. — Теперь где достанешь такие цветы, хоть с горшков срезай, — кивнула на горшок с цветами, что держала в руках.

Вася взглянул на женщину, и его осенила идея.

«Будь, что будет», — махнул он рукой.

Через полчаса он вбежал в свою квартиру. Теща, Варвара Михайловна, встретила его упреком:

— Где это ты так запропастился. Лена тебя ждала, ждала. Пошла сама в заводской клуб.

Ничего не говоря, Вася схватил со стола ножницы и стал отстригать цветущие ветки с китайской розы.

— Что ты делаешь? — охнула Варвара Михайловна. — Лена за нее восемьдесят пять рублей заплатила. Это же редкая роза, махровая.

Вася срезал все пять бутонов и подошел к гладиолусу.

Лена говорила всем, что добилась чуда, заставив это растение зацвести зимой. Щелкнули ножницы, и красивый кремовый цветок на длинном стебельке оказался в руках Васи.

Он повернулся и замер на месте. В дверях спальни стояла его Лена, одетая в новое красное пальто и белую шапочку. Из глаз ее брызнули слезы…

— Кому? — спросила она через силу, и Вася задохнулся. Пока он опомнился. Лена уже хлопнула дверью.

Варвара Михайловна всхлипывала.

Вася положил букет на стол, упал на стул и минут пять сидел не шевелясь. Потом встал, умылся, одел праздничный костюм.

Больше терять уже было нечего, и Вася обрезал из других горшков для оформления букета понемногу папоротников и аспарагуса.

…В клубе был в разгаре торжественный вечер. Пригибаясь, Вася пробирался между рядами к сцене, где за столом президиума сидел Тарас Макарович Харченко.

Во втором ряду он заметил Лену. Увидев букет, завернутый в газету, она прожгла Васю таким взглядом, что внутри у него все похолодело.

«Проклятый букет! Из-за него Лена меня ревнует. Хоть бы он достался какой-нибудь старухе», — думал он.

Харченко, принимая букет, благодарно улыбнулся Васе, а ему хотелось завыть. Он не соображал, что происходит в зале, кому хлопали люди, и очнулся только, когда председатель месткома второй раз назвал его фамилию. Вася вышел на сцену.

И совсем он не рад был часам, которые вручили ему в премию.

Вася хотел пожаловаться Харченко на свою неудачу, но председатель громко произнес:

— Премируется токарь цеха Елена Суматохина…

Лена вошла на сцену бодро. Она старалась улыбаться, но Вася понимал, что в груди у нее все та же ледяная буря. Она приняла сверток с отрезом на платье и снова метнула гневный взгляд на Васю. Но тут поднялся Тарас Макарович Харченко, развернул газету и вручил Лене букет. Он долго тряс ей руку. Зал грохотал аплодисментами.

Вася увидел, как в глазах Лены сперва метнулся испуг, затем лицо ее улыбнулось, стало расцветать, и вся она будто стала таять. Лена подняла глаза и посмотрела на Васю нежно и ласково.

Он не слышал аплодисментов.

Печатается по изданию:

газета «Курортная газета»,

Ялта, 01.01.1961, № 1

Песня

1

На степь опускались сумерки. С макушки скифского кургана мы с Димкой смотрели на свой городок, который сейчас напоминал заваленный разными грузами железнодорожный полустанок.

Днем в городке было шумно: стучало, грохотало, двигалось. Сейчас все угомонилось. Только время от времени глухо и коротко тарахтел мотор дизеля — пробовали работу электростанции; разбрызгивая холодные искры, трещала электросварка — там что-то ремонтировали; на столбе прилаживал динамик радист Фургонов.

Мы прощались со стройкой.

Дали затягивало сизой поволокой, и сухая, шершавая земля, казалось, была покрыта серым ворсистым сукном. Утром выйдет на простор первый бульдозер и, как ножницами, начнет вспарывать это сукно, обнажая темную подкладку. И оттого, что завтра все здесь оживет и загрохочет, что жизнь будет продолжаться без нас, было очень грустно.

Фургонов спустился со столба и по лестнице забрался на крышу вагончика, где белели изоляторы антенны, стал прилаживать к ним провода от динамика на столбе.

Клавка Моргунова, учетчица скреперной бригады, обходила вагоны, разыскивая своего загулявшего Тимофея. Она скрылась в крайнем вагончике, и через минуту из его дверей, будто споткнувшись о порог, вывалился огромный сибиряк Тимофей Неуемный. Неуемным мы прозвали Моргунова за то, что он ни в чем не знал меры. Механически-равнодушно мог съесть подряд три-четыре обеда, пока Клавка не скажет: «Хватит»! Если он бывал на вечеринке, то не поднимется из-за стола, пока не опорожнит все бутылки и тарелки. Не разбуди — кажется, проспит неделю. Но и работать мог, как исправная машина, без остановки и усталости, хоть сутки.

Тимофей, сгорбив покорную спину, неторопливо шагал к своему вагончику, подгоняемый криками и толчками маленькой жены.

Из дверей вагончика-конторы вышел Степан Романович Рулетов.