Рассвет

— Мне нужен кислород, хотя и не в такой степени, как тебе.

Она начала думать о жабрах и щупальцах, всех этих его принадлежностях настоящего морского обитателя.

— А твои щупальца, они ядовитые?.. можешь ты стрекать, как это делают медузы?

— Могу, с помощью любого щупальца.

Она подалась назад, хотя и стояла в приличном отдалении от него.

— Почему ты не сказал мне об этом сразу?

— Я все равно не причинил бы тебе вреда. Ни за что.

За исключением того случая, если бы она решила напасть на него.

— Тогда что случилось с теми людьми, которые пытались убить тебя?

— Нет, Лилит, ты ошибаешься. Я совсем не заинтересован в том, чтобы люди умирали. И не стану их убивать. Всю свою жизнь я учился только одному — всеми средствами стараться сохранять людям жизнь.

— Тогда что же с ними происходило?

— Я остановил их, ведь я довольно силен — сильнее, чем ты, наверное, думаешь.

— Но ты… ты все-таки жалил их?

— Нет, потому что если бы я их ужалил, они умерли немедленно. Жалить так, чтобы человек остался жив, умеют только одни оолойи. В далекой древности мои предки охотились, умерщвляя свои жертвы укусом. Их яд был настолько силен, что процесс пищеварения начинался еще до того, как они принимались за еду. Яд переваривал плоть. Кроме того, яд помогал им защищаться от врагов. Не слишком приятное было у них существование.

— На самом деле, звучит как вполне обычное явление…

— Мои предки жили крайне мало. У некоторых животных был иммунитет к их яду.

— Может быть у людей тоже есть иммунитет.

Его ответ звучал особенно мягко.

— Нет, Лилит, это не так.

А еще через некоторое время он принес ей апельсин. Просто любопытства ради, она разломила плод и предложила половину ему. Приняв из ее руки предложенное, он присел рядом с ней на кровать и принялся есть. Когда с апельсином было покончено, он повернулся к ней лицом — что было не более чем жест вежливости по отношению к ней, как к человеку, поскольку лица у него в привычном смысле слова не было — и словно бы внимательно и пристально всю ее рассмотрел. Его щупальца протянулись к ней совсем близко, почти коснувшись ее кожи. Когда же одно из щупалец и вправду коснулось ее, он вскочила на ноги. Потом, сообразив, что с ней ничего не случилось и она по-прежнему жива и здорова, она устыдилась. Ей не стала приятной близость Йядайи, но он больше не пугал ее. Теперь, по прошествию стольких (скольких?) дней, она больше не испытывала прежней паники; только радость от того, что наконец-то ей стало легче.

— Сегодня мы выйдем отсюда, — объявил он ей. — Моя семья будет рада познакомится с тобой. А ты… тебе придется немалому научиться.

5

Она попросила его подождать, пока она смоет в ванной с рук апельсиновый сок. Когда она вернулась, он подошел к одной из стен и прикоснулся к ней парой своих удлиненных головных щупалец.

Тотчас же в том месте стены, которое отметили его щупальца, образовался темный проем. Проем быстро расширился, превратившись в дверь, сквозь которую в комнату Лилит хлынули потоки звуков и света, зеленого, оранжевого, желтого…

Со времени ее первого Пробуждения ее мир был практически лишен красок. Цвет своей кожи собственной крови — и все это внутри бледных стен камеры, — вот все, на чем мог остановиться ее глаз. Прочее было чередой переходных полутонов от белого к серому. Даже ее еда — и та была бесцветной, за исключением недавних банана и апельсина. Теперь впереди ее ждали настоящие цвета и солнечный свет. И там было много места. Огромное, непривычное пустое пространство.

Увеличиваясь в размерах, проход в стене казался расходящимися складками морщинистой плоти, растворяющейся словно под напором невидимой руки. Впечатление было одновременно и удивительным и внушающим отвращение.

— Она живая? — спросила она.

— Да, — ответил он.

А она била стену кулаками, пыталась кусать ее, рвала ногтями, била ногами. Стена продолжала оставаться гладкой, чуть податливой, как стол и кровать, но не более того, и совершенно непроницаемой. На ощупь стена казалась пластиковой, под пальцами давала ощущение прохлады.

— Что это такое?

— Плоть. Больше похожая на мою, чем на твою, но и от моей тоже отличается. Это… корабль.

— Ты шутишь! Разве корабль… живой?

— Да, живой. Пошли, теперь можно выходить.