Рассвет

Он наложил на бок нашлепку из дурно пахнущей вороньей мази и подождал, чтобы она присохла и прихватила надежной коркой рану.

Плохо одно, рана под затвердевшей мазью зверски чесалась, но это была уже не вина лекаря.

Плейшер посетовал, принимая серебришко, что посетители, подобные Юннию, иногда запускают ранения и являются слишком поздно.

Провожая его, он поставил горшок с каким-то растением на окно и пожелал ему быть поосторожнее.

Бабки, все еще сидевшие на скамеечке, проводили уходящего Юнния подозрительным взглядами.

К ним подошел поджарый мужчина, в чужеземном одеянии и чуть наклонив голову, вежливо поинтересовался:

— Добрые старушки, не скажите мине, это Цветочная ульица?

— Она, милок, она! Тебе к лекарю Плейшеру? Вона видишь дом с вывеской, где гадина намалевана. Тама на окне, еще горшок с фикусом стоит, туда иди.

— Благодарью Вас, милые старушки!

Когда вежливый чужестранец отошел, одна из них, более шустрая подметила:

— Глянь-ка Авдотья, какой уважительный. Нечета нашим мужикам, сразу видать иноземца!

Между тем, чужестранец подошел и громыхнул засовом, произнес через дверь:

— Я Бон, Жейм Бон!!!

Оттуда спросили, ни встречал ли он, случайно, человека с золотым арбалетом.

Назвавшийся Жеймом Боном, спокойно уверил спрашивающего, что нет, не видел такого, но ему нужна только мебель. Вежливый чужестранец, оглянувшись по сторонам, шмыгнул в отворившуюся дверь.

Одна бабка, лузгающая семки, спросила у другой старушенции:

— Авдотья, а кто тута живет, лекарь что-ль, лечащий умалишенных?

Местная бабка, которую зашла проведать, ее давнишняя подруга, просветила:

— Да не, Маврикия, тута одни шпиены, иноземные прознатчики кучкуются! Кого только тута не бывать и желтолицые, и западные недруги, и изменщики Родины!

Маврикия засомневалась:

— А чой то «красноперые» их под ручки не возьмут и на дыбу не привесят-то?

— Дак, здеся одни злыдни! А вот в Совете Слуг, матушку- Родину оптом сбывают, тайны там ладные, стоящие и недешевые. А тута шляются одни горемыки, крохи подбирают!

— Это верно, Родину Слуги — ироды продают, а пенсию какую декаду уже не повышают!

Они углубились в старушечьи повседневные сплетни.

Выйдя на улицу, Юнний опять был подхвачен ликующей толпой. Только это, на этот раз, вместо выпивох, были «согласные», дружно скандирующие призыв:- «Да здравствует великая Раввена!!»

Влившись в толпу «согласных», он шествовал вместе с ними далее, в сторону Манежной площади. Пройдя через нее, к Каменному мосту, за которым и находился, нужный ему, постоялый двор «Рогатый Петух»

Кто-то хмельным голосом пытался напевать, громко крича ему прямо в ухо:

— Эх, хорошо в стране свободной жить!
Эх, хорошо Раввене полезным быть!
Синий бант с гордостью носить!
Помня твердо заветы Совета,
Озаренные лучами Солнца,
Меря землю решительным шагом,
Будь готов! Будь готов! Будь готов!
Будь готов всегда, во всем,
Будь готов ты и ночью и днем!
Смуту раздавить твердой поступью шагов!
Чем смелее идем к нашей цели,
Тем скорее к победе Раввены придем!
Перед нами все открыто:
Двери храмов, лавок и дворцов;
Недруг, знай ты наш ратный клич:
Будь готов! Будь готов! Будь готов!
Вместо старых и темных избенок
Мы настроим садов-городов.

У Юнния поневоле вырвалось экспансивная фраза:

— Ну, никуда от этих бодрячков не деться! Ублюдки, себе-то вы настроите, я нисколько в этом не сомневаюсь!

Он постарался вырваться из толпы умалишенных «согласных», отступив к краю и с ненавистью посмотрел на них.

Эх, а с другой стороны посмотреть, в самом деле, хорошо быть на содержании казны и вопить во все горло о любви к Родине. А тут приходится втихую резаться со степняками, готовящими вторжение в Раввену и никто, о тебе даже доброго слова не скажет. А могли и орден дать какой-то, вон сколько их цепляют непричастные. Глянешь, а какой-то вороватый и пронырливый сановник их на груди больше имеет, чем убеленный сединами прославленный ветеран Великой Войны. Поневоле складывается впечатление, что эти награды выдают только тем, кто больше сопрет в казне державной.

Далее за «согласными», следовавшими стройными рядами, шли жеманные молодые ребята, одетые в светло-синие одежды, с растертыми свеклой румяными щеками и подведенные сурьмой глазами. У многих ногти были выкрашены в пурпурный цвет, подобно кхандским девицам, промышлявшим своим телом в столице.

Они, жеманно кривляясь, дурашливо кричали:

— Гей! Раввенцы все на шествие свободы! Гей!!!

Один из них, остановившись возле статного Юнния, проблеял дискантом:

— «Братик», не составишь нам компанию?