Рассвет

Руки Бэда гладили ее волосы, раскладывая их по подушке. Потом его рот прижался к ее рту, и он навалился на нее всем телом, готовясь перейти к заключительному акту, который по идее и был главным источником наслаждения. Он бормотал страстные слова, предназначенные для того, чтобы возбудить ее, подстегнуть ее эротические фантазии и, как правило, именно так и получалось. Но сегодня Лаура отвечала на его ласки механически, не испытывая страсти. В голове у нее мелькали бессвязные разрозненные мысли. То, что Бэд делал с ее телом, никак не затрагивало ее душу. Акт любви показался ей вдруг чем-то нереальным, не имеющим никакого значения.

Что-то происходило с ней. Что-то в ней коренным образом менялось.

Достигнув кульминации, Бэд, как обычно, повернулся к ней спиной и тут же заснул. Лаура лежала, уставясь в потолок. Летняя ночь была светлой, так что в комнате было не совсем темно, и она даже могла различить стык стены с потолком, вдоль которого шли лепные гирлянды из листьев. Широкое сильное плечо Бэда высовывалось из-под одеяла, напоминая тюленью спину. Он дышал тихо, обладая счастливой способностью никогда не храпеть. От его чистой теплой кожи исходил слабый запах хорошего мыла.

Жаль, что внезапно он стал ей безразличен. Она перестала испытывать к нему какие бы то ни было чувства. Даже ее гнев умер.

Было уже далеко за полночь и тихие шаги Тома давно прошуршали по накрытой ковром лестнице, когда Лаура встала и спустилась вниз. Дом, который она всегда любила, сейчас угнетал ее, и она вышла наружу. Темные верхушки деревьев образовывали причудливый узор на фоне светлого неба. Она села на влажную от росы траву в середине лужайки и обхватила руками колени. В голове не было ни одной мысли, и в душе была пустота и чувство одиночества. Легкий ветерок печально прошелестел в листве, отчего чувство одиночества почему-то усилилось. За живой изгородью, достигшей уже футов двадцать в высоту, виднелись трубы старого дома Элкотов, но Лаура чувствовала себя одиноким странником, стоящим на вершине горы, путником, заблудившимся в лесу или пустыне, путешественником, брошенным в океане.

Закрыв лицо руками, она заплакала. Глухие рыдания вырывались из груди, теплые слезы текли по пальцам. Она и не думала вытирать их, не пыталась сдерживать рыдания.

Две недели назад, когда она долгими часами ходила по больничным коридорам, пропахшим антисептиками, присаживалась ненадолго, а потом снова начинала мерять их шагами, у нее было куда больше причин для слез. Но тогда она сдерживала слезы. Почему же сейчас она дала им волю? Спустя некоторое время, однако, она перестала плакать, испытав облегчение и стыд.

— Подобному поведению нет оправданий, — твердо сказала она самой себе. — Поднимайся, Лаура, принимайся за дело. Видит Бог, забот у тебя предостаточно.

Утром у нее было много дел в центре: нужно было зайти в банк, к зубному врачу, в магазин — обменять свитер Тома. Занимаясь всем этим, она в конце концов оказалась неподалеку от отеля «Феникс», за углом которого находилась штаб-квартира Ральфа. Она обещала Ральфу и самой себе, что как только Тимми выпишут из больницы, она вновь будет помогать Маккензи в проведении предвыборной кампании. Решив, что сейчас самый подходящий момент выполнить это обещание, Лаура завернула за угол с сознанием, что собирается заняться благим делом. Сейчас в ней невозможно было узнать женщину, рыдавшую на лужайке прошлой ночью.

Маккензи арендовал помещение магазина. Через широкие окна было видно, что внутри кипит бурная деятельность. Она остановилась перед окном, сама не зная, почему это сделала. Потом ей пришло в голову, что Ральф, если он там, может подумать, будто она пришла повидаться с ним. Но это же было нелепо. Разве они не договаривались, что она ему поможет? Просто ей было присуще чувство гражданского долга. Десятки других женщин в городе точно так же помогают кандидатам, за которых они собираются голосовать. Маккензи был прекрасным человеком, очень обаятельным человеком. Он, не жалея, сил пытался помочь своим друзьям Кроуфильдам. Столкнувшись в результате этих попыток с Томом, он относился к нему с неизменной добротой. Вот собственно и все.

Да, если не считать того, что Маккензи восхищался матерью Тома, что его тянуло к ней. Ну и что из этого? Слава Богу, она была достаточно интересной женщиной, ею можно было восхищаться. Что из этого?

«Ты ведешь себя как школьница», — поругала она саму себя, осознав, что уже несколько минут стоит у двери. Вдруг кто-то видел, как она стоит здесь, словно не знает, как поступить? Вдруг Ральф подъедет сейчас и увидит ее? Вдруг он и в самом деле находится внутри и наблюдает за ней, удивляясь, что это с ней такое?