Рассвет

Тогда у Пересолина случился нервный срыв. Он пригласил к себе Олега, последнее время целыми днями пропадавшего на строительстве диковинной своей палестры, и в категоричной форме заявил, что намерен раньше срока снять с себя полномочия. Сомик вместе с Двухой случайно оказались свидетелями этого разговора.

– Сил нет никаких, понимаешь?! – одной рукой держась за сердце, а другой колошматя по столу так, что разлетались во все сторону бумаги и карандаши, кричал Евгений Петрович. – Нет, опти-лапти, никаких сил! Это что за народ такой? Чем больше для них делаешь, тем больше они требуют! А то, что уже дадено, стремятся обгадить! Ты знаешь, что директор школы, на ремонт которой у нас денег не хватило, накатал жалобу губернатору? Дескать, руководство тех школ, что мы сумели отремонтировать, бюджетные деньги с мэром… со мной то есть, попилило, потому и ремонт получили. А ему, честному, ничего не досталось. Почему же при Налимове, опти-лапти, никто никому не жаловался, хотя он ни черта для Кривочек не сделал и не собирался? Объясни: почему? Я не понимаю… Про фонари слышал? Это как? Как это? В голове не укладывается… Вызвал к себе Щукаря, мента нашего главного: найди мне этих неандертальцев, кровь из носу! В глаза им хочу посмотреть! А он руками разводит: надо камеры наблюдения на улицах устанавливать…

– Так и камеры раздраконят… – вякнул было Двуха.

Пересолин, вздыбив усы, ожег его свирепым взглядом.

– А Игорь в чем-то прав, – задумчиво проговорил Трегрей. – Что толку в камерах, если причина происходящего – в головах у людей. Туда-то камеры наблюдения установить не представляется возможным…

– А что тогда делать? – взвился Евгений Петрович. – Что?!!

– То, что должно, – ответил Олег. – Служить.

– Кому?!!

– Народу, конечно.

– Народу?!. Этим, которые!.. которым!.. – зашелся Евгений Петрович в крике, сорвал голос, надсадно закашлялся, схватив со стола чудом уцелевший стакан с чаем, шумно отхлебнул.

– Этим, которые, – подтвердил Олег. – Какие бы они ни были, других нет.

Пересолин поднялся, потирая горло, прошелся по кабинету.

– А мы и… служим… – хрипло выговорил он, покашливая почти после каждого слова. – Действительно и в прямом смысле слова служим… народу, который ревностно следит, чтобы мы не того… не расслаблялись. Чтоб получше служили. Только сам он, народ этот… что-то не сильно разбежался служить кому бы то ни было. Только и следят… чтобы куски мимо ртов не пролетали… Почему раньше такого не было, а? При Налимове?

– Разбаловали халявой, вот почему, – сунулся и Женя Сомик.

– Налимов и подобные ему, – проговорил Олег, – личным примером убедили население, что власть – это привилегия. Вступивший во власть вправе удовлетворять собственные потребности за счет других, и греха в этом никакого нет…

– Власть – это крест! – выпучив глаза, отчаянно прохрипел Пересолин. Для пущей убедительности он застыл на месте, раскинув руки. – Тяжеленный крест! Шипованный!

– …Потому требовать что-либо от «власти-привилегии» представлялось делом смешным в своей бессмысленности, – договорил Олег. – Мы же – явили людям иную реальность. Заставили осознать тот факт, что на власти лежит бессомненная ответственность за плоды службы. Это уже победа…

– Победа?!. – ахнул Евгений Петрович. – С такой победой, опти-лапти, и поражений… не надо!

– Очередь за тем, чтобы втолковать людям, что и они в свою очередь несут ответственность за свою деятельность – перед страной и теми, кто ее представляет, – сказал Трегрей. – Это, конечно, посложнее будет.

Пересолин как-то неожиданно сник, будто побежденный безмерной усталостью, задушившей возбуждение. Он тяжело бухнулся в свое кресло, опустил локти на стол, повесил голову…

– Посложнее будет… – не поднимая головы, прогудел он. – А полегче будет ли, опти-лапти, когда-нибудь?

– Бессомненно, – твердо ответил Трегрей.

– Ох, сомневаюсь…

– Ничего нет невозможного, – поддакнул Олегу Двуха. – Ибо лишь практика – мерило истины.

– Евгений Петрович… – Олег обошел стол, встал над Пересолиным, положил ему руку на плечо. – Как бы то ни было, крест надобно нести до конца, никак нельзя бросать его. В самом начале пути он особенно тяжел… Возьмите отгул на пару дней, отдохните.

Мэр Кривочек Пересолин несколько минут молчал, вздрагивая плечами. Потом поднял голову – глаза его, ожившие, поблескивали.

– На рыбалку поеду, – нерешительно выговорил он. – Да, на рыбалку. Один, чтоб никого рядом… Найду местечко, расположусь и первый день буду просто лежать на бережку, травинку закусив. – Голос его окреп. – Слушать, как речка шумит, как комары гудят в кустах… Птички над водой – чирк, чирк… Как стемнеет, костерок разведу…

Двуха с Сомиком обменялись тревожными взглядами, как бы интересуясь друг у друга: не впал ли мэр Кривочек в истерический бред?.. Трегрей безмолвно успокоил их, мягко махнул рукой – все в порядке.

– А уж на утренней зорьке расчехлю удочки – и начнем! – продолжал грезить Пересолин. – Ну, само собой, с вечера прикормить надо будет – это святое…