Рассвет над морем

Партизаны притихли, удивленно и недоверчиво поглядывая на командира, а Котовский говорил дальше, не обращая внимания на впечатление, которое произвели его слова:

— Через два дня прибудет в отряд военспец; офицер, прапорщик Николая Второго. Занятия будет проводить в отряде по старому, царскому уставу, пока своего, революционного, еще не имеем: устав внутренней службы, полевой устав, словесность, стрельба, маршировка и так далее. А чтобы вам, хлопцы, не завидовать командирам, то командиры, стало быть и я и мой заместитель Степан Жила, будут проходить все виды обучения вместе со всем отрядом под руководством военспеца, как рядовые бойцы. Вот так будет изменена линия, хлопцы. А кому не нравится, сразу говори, Степан Жила запишет такого в кашевары.

Кто-то попробовал засмеяться, но сразу поперхнулся — его никто не поддержал. Партизаны стояли молчаливые, ошеломленные. Великан-правофланговый хмуро и с угрозой спросил:

— Солдат из нас сделать задумал, Григор?

— Нет! — отрубил Котовский. — Офицеров!

— Ха! — удивленно вскрикнул дядько в кожушке и, хлопнув себя руками, даже присел от неожиданности.

— Золотопогонников! — завопил кто-то сзади. — Глядите, люди добрые!

— Не золотопогонников, — спокойно ответил Котовский, — а красных командиров. Красных командиров, офицеров армии восставшего народа.

— А ты будешь генерал? — вызывающе спросил правофланговый.

— А я буду красный генерал, — согласился Котовский. Улыбка снова осветила его лицо, и он насмешливо пожал своими могучими плечами. — А что, может, я фигурой в генералы не вышел?

Многие поглядывали на командира с интересом, ожидая, что будет дальше.

Но усмешка уже сошла с лица Григория Ивановича. Обняв за плечи трех или четырех, которые стояли поближе, он обратился сразу ко всем просто и задушевно:

— А вы что думаете, хлопцы? Думаете, оккупанта и беляка голыми руками возьмешь? У них стотысячная армия, а нас — горсточка. У них техника, а у нас сабля и винтовка. Да и к тому же у них полно боеприпасов, а у нас по обойме патронов на брата. У них железная дисциплина, а у нас… — Он кивнул на правофлангового. — Ишь ты, муштры испугался. — И вдруг, ухватив правофлангового за красные отвороты доломана, встряхнул его так, что у того голова закачалась от одного к другому плечу. — Ты думаешь, Микола Горб, что? Вот так, как в польской пословице говорится: «То не штука — забиць крука, а то штука…» — помнишь, как там дальше?

Из сотен глоток вырвался громовой хохот. Такой мощный хохот, что из прибрежных зарослей с шумом взвились в небо стаи птиц. Хохот покатился по отмели, над плесом, эхом отозвался из ущелья и загремел снова и снова. Партизаны хохотали, бросая шапки оземь, притопывая ногами, хлопая друг друга по спине. Сильнее всех смеялся солидный дядько в чабанском кожушке. Он так зашелся от хохота, что сел прямо в песок.

Хохотал и сам Григорий Иванович. Хохотал от всей души, утирая кулаком слезы.

Потом он протянул руку усатому чабану, выдернул его из песка и так хлопнул по плечу правофлангового, что тот даже согнулся. Среди внезапно наступившей гробовой тишины Котовский сказал:

— Вот какое дело, товарищи! Гидре одну голову срубишь, у нее другая вырастает. На Антанту и беляков весь народ надо поднять. Поднять и в бой повести. Ты говоришь, солдатами я вас сделать собираюсь? А кто же, если не мы, солдаты революции, должны стать офицерами армии восставшего народа? Да ведь каждый из вас, партизан-борцов, должен быть готов стать командиром отряда — красным командиром во главе повстанческого отряда. И каждый из нас должен не только уметь рубить и стрелять, а повести в бой взвод, роту, эскадрон. Вот для чего нам необходима муштра — эта чертова военная наука. Разве от радостной жизни? От горя и нищеты, от неугасимой ненависти нашей к буржуям! Разве я не правду говорю, Микола Горб?

— Так я что? Разве я что?.. — смущенно переступал с ноги на ногу долговязый вояка в доломане. — Я, я…

— Правильно! — снова хлопнул его по плечу Котовский. — И ты воевать с гидрой хочешь, и я хочу, и весь народ хочет. Вот и будем воевать так, чтобы не просто головы сложить, а чтобы победить в нашей народной войне.

Гомон одобрения раздался в толпе партизан, а усатый дядько протянул руки к Григорию Ивановичу.

— Эх, командир! Дай я тебя поцелую, дай я тебя поцелую, командир! И до чего ж правильная твоя линия, Григорий Иванович!

Котовский обнял и трижды поцеловал его.

— Не моя это линия, Иван Максимович! Ленинская это линия, большевистская.

— Правильно! Верно! — кричали партизаны. — По-большевистски надо! Пусть командир в Москву отпишет, чтобы нас из партизан в Красную Армию произвели!

— Эх! — сердито крикнул правофланговый. — Что там на болтовню время тратить! Полчаса уже на одну словесность пошло! Давай, командир, приказ.

— Ишь ты! — крикнул кто-то весело и насмешливо. — Микола Горб тоже в генералы прет!

Хохот снова покатился по толпе, но партизаны уже без приказа выстраивались в шеренгу, подгоняя друг друга, покрикивая на тех, кто замешкался. Ведь надо было еще дослушать распоряжение командира по распорядку занятий на целый день.