Рассвет над морем

Мосье Энно открыл двери и остановился. Артистка прошла мимо и перешагнула порог. В это мгновение мосье Энно взял ее руку, поднес к губам и снова отпустил. Артистка прошла, не подняв ресниц. Мосье Энно прикрыл дверь.

Усики мосье Энно торчали кверху, когда он нажал кнопку звонка.

— Просите генерала!

Гришин-Алмазов вошел. Он был, как всегда, подтянут, учтив и вылощен, словно только что от портного и парикмахера.

Мосье Энно пошел ему навстречу, радостно улыбаясь. Руку генерала он пожал обеими руками.

— Рад приветствовать вас, генерал! О, — удивился он, — да вы с портфелем?!

Генерал и в самом деле держал подмышкой, прижимая локтем, элегантный портфель тонкого шевро с золотыми монограммами.

— Да, — ответил генерал, — здесь только цифры. Количество винтовок, пулеметов, орудий, количество патронов и снарядов, которые необходимы немедленно для вооружения частей добрармии, формирующихся в Одессе, Херсоне, Николаеве и Тирасполе. Я уверен, что именно для этого вы меня и пригласили.

Он положил портфель и сразу же стал его расстегивать. Но мосье Энно мягким движением ладони прижал руку генерала вместе с портфелем к столу.

— Мы внимательно рассмотрим все это, генерал, после ленча у адмирала Болларда. — Консул взглянул на часы. — О, без четверти два. Мы можем опоздать! Мы, французы и русские, не так уж пунктуальны, но англичане необыкновенные педанты. Н-эс-па[24], генерал? Ведь адмирал Боллард вам звонил?

— Да. Он просил меня в два быть у него.

— Вот видите. Это будет обыкновенный ленч, задушевная беседа трех джентльменов. Здесь недалеко, и мы с вами пешком пройдемся до «Лондонской». Но я позволил себе предварительно пригласить вас сюда. — Мосье Энно внушительно посмотрел на генерала, вкладывая в свой взгляд всю дипломатическую многозначительность, на какую только был способен. — Ибо я, как полномочный представитель Антанты, в развитие моих особых полномочий, хотел бы до этого предупредить вас…

Гришин-Алмазов смотрел выжидательно, готовый ко всему.

Тогда консул Франции сказал:

— Я еще вчера отправил депешу генералу Франшэ д’Эспрэ, главнокомандующему армий Антанты на Востоке… — Эту маленькую ложь мосье Энно разрешил себе с легким сердцем, исключительно во имя престижа Франции, ну и чтобы насолить адмиралу Болларду, английскому представителю. — В этой депеше я прошу командующего армиями Антанты на Востоке, главного руководителя оккупации юга России, дать согласие на ваше, генерал, назначение генерал-губернатором города Одессы… — мосье Энно мило улыбнулся, — со всеми вытекающими из такого назначения последствиями.

Генерал Гришин-Алмазов наклонил голову и щелкнул шпорами.

— Когда я должен приступить к исполнению своих обязанностей?

Но мосье Энно, должно быть, не услышал вопроса, погруженный в свои высокие думы. Он произнес задумчиво, больше для себя, чем для собеседника:

— Да, да! Большевизм — это огромная опасность. И на всех большевиков, знаете, тюрем не напасешься… Я хочу сказать, что большевиков на свете, к сожалению, больше, чем мест в тюрьмах. Надо находить другие способы, чтоб избавиться от этой заразы…

— Когда я должен приступить к исполнению своих обязанностей? — еще раз спросил генерал Гришин-Алмазов.

— О! Через два-три дня. В ту же минуту, как нога первого солдата оккупационной армии Антанты ступит на берег Одессы…

Глава пятая

1

И вдруг все остановилось.

Стачка началась в восемь, когда на заводах должна была заступать утренняя смена.

Заводские гудки на Пересыпи, за Чумкою, у Заставы и под Татарским шляхом загудели, как всегда, за четверть часа до начала работы. Они прогудели трижды: без четверти восемь, без пяти восемь и ровно в восемь. Но не застучал после этого ни один станок, не зашелестела ни одна трансмиссия. У заводских ворот — и на Пересыпи, и за Чумкою, и у Заставы, и под Татарским шляхом, а также перед подъездами более мелких фабрик, разбросанных по разным районам города, — не появилось ни единого человека. Охрана у подъездов, табельщики в проходных, мастера в цехах стояли растерянные. А впрочем, табельщики тоже в большинстве случаев бастовали, бастовал и кое-кто из мастеров.

Трамваи, выйдя на линию, как всегда, еще до рассвета, уже в половине восьмого потянулись порожняком обратно в парки и депо. К восьми прибыли уже последние — из Люстдорфа, Большого Фонтана и Куяльника. «Ватманы» клали на стол в диспетчерской свои ключи, «кондуктриссы» сдавали сумки с мелкой утренней выручкой и катушки нераспроданных билетов. Только один трамвайный вагон остался стоять, перегородив Канатную улицу, на повороте к Куликову полю. Вагон задержался на обратном маршруте с Хаджибеевского лимана, и прекращение подачи тока застигло его на полдороге. Вагон стоял пустой, брошенный бригадой, и уличные мальчишки играли в нем «в ватмана и кондуктриссу»: в качестве билетов продавались золотистые листья платана, мелочью служили шершавые, почерневшие листочки белой акации.