Рассвет над Москвой

Агриппина Семёновна. Как же! Из себя видный, ладный.

Дарья Тимофеевна. Не курит.

Агриппина Семёновна. Да вот пьёт зато. Мать его жаловалась. А Нинка — комсомольский секретарь. Не годится ей за мужа краснеть. Пить бросит — разговор другой. Ты их приведи ко мне, голубчиков.

Дарья Тимофеевна. А если постесняются, побоятся тебя?

Агриппина Семёновна. Что я, баба-яга? Страшная очень? Да я их в ЗАГС провожу и самобрейку жениху подарю, пусть только человеком будет.

Дарья Тимофеевна. А знаешь ты, тётя Груня, о чём между нашими-то разговор идёт?

Агриппина Семёновна. О чём же?

Дарья Тимофеевна. А вот как выборы будут — депутатом тебя. Самая прирождённая ты депутатка!

С улицы входит Значковский, жизнерадостный мужчина неопределённого возраста. Он в светлом спортивном костюме, старательно выбрит. Глаза его имеют способность смотреть на всех окружающих и даже на неодушевлённые предметы одинаково ласково, улыбчиво, влюблено.

Значковский. Приветствую вас, Агриппина Семёновна! И вас, девушка! (Кланяется Сане.) Значковский.

Агриппина Семёновна. Не поздно ли на службу идёшь, главный инженер? Не выспался, бедный.

Значковский. У меня правило: с утра два часа на яхте. А уж тогда, знаете ли, до петухов! Время ненормированное.

Агриппина Семёновна. Знаю я твои яхты! Барышни покою не дают.

Значковский(весело смеётся, не возражая против таких подозрений). К вам, говорят, всё женское население района ходит. Наболтают что угодно про одинокого мужчину. Эх, и тяжела ты, мужская доля! (Кивнув на судок.) А вы, как всегда, с судочком. Не доверяете нашей кухне?

Агриппина Семёновна. Может, оно и смешно, да так уж у нас повелось. Для матери дочь — всегда ребёнок. Сама её и кормлю.

Значковский. Не сидится вам без дела, Агриппина Семёновна, оттого и нашли заботу. (Сане.) Хотя вы и не назвали себя, но держу пари: вы юная Солнцева! И всё уже знаю. Хотите стартовать в жизнь с производства? Умно. Вы родились в знатной семье. Не забывайте об этом, цените. От всего сердца желаю успеха. (Раскланявшись, уходит в цех.)

В стороне, у входа в цех, загрохотали ящики и бочки. Там появился Михеев, молодцеватый парень в военном кителе, с которого недавно сняты погоны.

Агриппина Семёновна(не по возрасту резким, энергичным тоном). Михеев!.. Каждый день тебе толкую. Доколе безобразие продолжаться будет? Развёл грязь на фабрике.

Михеев(козыряя). Фабрика не лазарет, я не аптекарь.

Агриппина Семёновна. Убери, говорю, ящики. Не грязни пряжу.

Михеев. Как рабочий придёт, мигом уберёт.

Агриппина Семёновна. Сам приберёшь. Или мне подсобить? Я подсоблю, пожалуй!

Михеев(козыряет). Есть самому прибрать!

Агриппина Семёновна. Проследи-ка, милок, за разгрузкой машин. Банки с техническими маслами, как мячики, кидают. Банка лопнет — масло разбрызгается. Капля на нитку попадёт — брак. Ты и есть аптекарь — белый халат наденешь.

Михеев(козырнув). Слушаюсь, хозяюшка! (Удаляется.)

Из цеха выходит Анюта Богданова, рослая женщина лет тридцати. У неё пышные, непокорные волосы с рыжеватым отливом, и сама она неспокойная, порывистая, шумная.

Агриппина, Семёновна. Анюта! А Гермоген Петрович-то где? Ждём его не дождёмся. Или в цех пойти?

Анюта. Идёт ваш Гермоген Петрович.

Входит Гермоген Петрович, старичок с тщательно подстриженной светлой бородкой, одетый в строгую, аккуратно отутюженную, наглухо застёгнутую «тройку».

Агриппина Семёновна(положив руку на плечо Сане, вместе с ней поднимается, идёт навстречу старому мастеру). К тебе мы, Гермоген Петрович! Ученицу привела. Возьмёшь?