Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

Надо было умыться, и Рицпа направилась к реке. Она нашла то место, где всегда купала Халева. Войдя в воду прямо в одежде, она умылась и одновременно дала волю слезам. Марта очень любит Халева, да и мальчик очень любит маленькую Луизу. Он в безопасности. Эта мысль утешала ее, хотя тоска по сыну не становилась от этого слабее. Он был для нее таким же родным, как и для Атрета, и разлука с ним была для нее столь же мучительной, как если бы ее плоть разорвали на части.

Кто расскажет моему сыну о Тебе, Господи? Если Атрет не вернется к Тебе, кто научит Халева истине? Он вырастет таким, каким его воспитает Атрет, воином, привыкшим ненавидеть соседей и ссориться со своими же соплеменниками? Он станет таким же, как Рольф, Вар, Руд или сотни других? Господи, прошу Тебя, будь с ним. Сделай его человеком по сердцу Твоему. Прошу тебя, Господи.

Рицпа вышла из воды, отжала волосы и полы своей туники. Она настолько была занята молитвой, что не услышала шагов приближающегося человека и не сразу увидела, что кто–то стоит среди деревьев. Когда, наконец, она заметила его, то отпрянула назад, испугалась своей же реакции, потом в ней пробудился гнев.

— Ты пришел убить и меня, Рольф?

Рольф ничего не сказал. Он стоял в тени деревьев, молчал, не двигался, но по его лицу она видела, что никаких слов и не нужно. Страх и гнев рассеялись, и юноша уже не вызывал в ней ничего, кроме сострадания. Она поднялась по берегу и остановилась всего в нескольких метрах от него. Он был таким молодым и подавленным.

— Говори. Я слушаю.

Он не мог вымолвить ни слова. Она ждала. Увидев, каким страданием полны его глаза, она сама едва сдерживала слезы.

— Меня обманули. Я… — Рольф уставился в землю, не в силах смотреть ей в глаза. Рицпа видела, как он сжимал и разжимал кулаки. — Я дал себя обмануть, — поправился он и снова взглянул на нее. — Он стоял там и не сопротивлялся. Он сказал… — Его лицо напряглось. — Он сказал…

— Он сказал, что прощает тебя, — дрожащим шепотом закончила Рицпа, когда поняла, что Рольф не может выговорить этих слов. Она ясно видела, как любовь пробила мощные стены.

И тут Рольф заплакал.

— Он сохранил мне жизнь, а я отнял ее у него. — Рольф не хотел плакать, боясь показаться слабым, но слезы текли помимо его воли, тяжелые, горячие. Он не мог их сдержать. Вспомнив лицо Феофила в тот момент, когда он ударил его во второй раз, Рольф упал на колени, обхватил голову руками и затрясся в рыданиях.

Рицпа обняла его.

— Я тоже прощаю тебя, — сказала она, гладя юношу по волосам. — Иисус прощает тебя. Возьми свое тяжелое бремя и принеси его Господу, потому что Он добр и кроток сердцем; и тогда ты обретешь покой в своей душе. Его бремя легко, Рольф, и Он даст тебе этот покой.

52

Атрет внезапно проснулся и, тяжело дыша, уставился в потолок. Постепенно он успокоился, и его сердце забилось ровнее, когда он понял, что лежит на соломе в холостяцком доме, а вокруг раздается молодецкий храп спящих воинов, изрядно повеселившихся накануне. Выпив немалое количество пива и меда, все спали теперь богатырским сном.

От выпитого вечером вина все тело у него болело, а голова просто разламывалась. Он пил до тех пор, пока не потерял способность стоять на ногах, но и это не могло отогнать от него невеселые мысли и заполнить ту пустоту, которую он уже давно чувствовал в своем сердце.

Атрет думал о Рицпе. До сих пор у него перед глазами стояло ее лицо, каким оно было в тот момент, когда он ее ударил. И он не мог забыть это мгновение. Он пытался оправдать свой поступок. Если бы она назвала ему имя убийцы, все сейчас было бы в порядке. Феофил был бы отомщен, и все было бы так, как всегда.

Но живущий в нем Дух противился этой мысли. Он не давал Атрету покоя, постоянно тревожил его. Напрасно Атрет пытался обмануть сам себя, правда жила в нем помимо его воли.

«Паси овец».

Атрет застонал. Привстав, он потер лицо. Головная боль стала сильнее, его мутило. Сон показался ему таким реалистичным, что никак не выходил у него из головы. Он встал и, шатаясь, вышел на задний двор дома, где его вырвало. Когда спазмы прекратились, он тяжело прислонился спиной к стене и сощурился от яркого полуденного солнца. Давно ли наступил день?

Впрочем, не все ли равно? Он никуда не собирался. Ничего не делал.

Он давно забыл, что значит жить без надежды, без любви.