Рассвет пламенеет

Тронув Звонарева за локоть, Рождественский сказал:

— Не надо нервничать.

Где-то позади упруго рвануло землю. Затем впереди. Перед окопом из земли выгнало к небу два огромных дымных столба. Следующий разрыв засыпал траншею крошкой песчаника. Алеша стряхнул осевшую пыль, вгляделся, облюбованная цель в рассыпанном строе вражеских танков, и, ловко разворачивая худенькие плечи, залег, правым глазом улавливая на мушку противотанкового ружья серую стальную громаду. А выстрелив, понял, что промахнулся.

— Дернуло меня!.. — прохрипел он сквозь сжатые зубы.

Рождественский приказал:

— Подпускайте передний метров на двести и стреляйте наверняка!

Алеше показалось, будто он ответил: «Есть подпустить метров на двести!» Но он только так подумал. Взгляд его впивался в броню переднего танка. И снова он недолго целился; прикладом легко отдало в плечо. Рождественский с удовлетворением вымолвил:

— Та-ак! А теперь в следующий. Колотните вон в этот, что прорывается к правому флангу нашей первой роты!

Звонарева охватило короткое оцепенение и безмолвный восторг. Он повел неуклюже-длинное дуло ПТР на новую цель. Ему даже некогда было взглянуть на первый подбитый им танк, по броне которого уже закудрявились оранжево-белые барашки огня, быстро расползавшиеся вширь. Рядом второму вражескому танку боковину развернуло снарядом; над ним тоже запрыгали желтые мотыльки, из пробоины повалил черный дым.

В смешанном грохоте взрывов и выстрелов, скрежеща сверкающими под солнцем гусеницами, поднимая за собой клубы пыли, к переднему краю неудержимо мчался третий танк.

Алеша отчетливо различал бешено вращающиеся траки, медленные повороты башни и часто брызгающие из орудийного ствола раздвоенные языки пламени.

Кто-то невидимый шептал в ухо: «Если ты пропустишь танк в тыл… Если только пропустишь… Десяткам товарищей угрожает смерть…» Звонарев выстрелил. Смахнув с глаз невидимую паутину, вгляделся, еще более бледнея. Танк был уже метрах в ста. Бег его нарастал с каждой секундой.

— Коля, давай! — закричал Звонарев. — Патрон! — повторил он тихо, увидев злое лицо Николая.

— Нету больше! — угрюмо ответил Рычков. — Все пережгли, Алеша!

Звонарев почувствовал, как из его глаз катились слезы. Неожиданным рывком он перевалился на насыпь.

— Алеша! — вскрикнула Лена.

Удерживать Звонарева было уже поздно. С гранатой в руке он устремился наперерез танку. Не оглядываясь, не отрываясь от земли, с ловкостью кошки Звонарев скользил по траве, блестя отполированными подковками на каблуках порыжевших ботинок.

— Он бросил гранату! — вскрикнул Рычков. — Прямо под танк! Смотрите, как он завертелся на одной гусенице!

Закружившись в беспорядке, остальные танки повернули обратно. На широком фронте перед самым передним краем с десяток машин продолжали дымиться. С юношеским пылом Рождественский выкрикнул:

— Умыли вас, гады!

Увидя, как Лена стала карабкаться через насыпь, он спросил у нее:

— Вы куда?

— Алеша лежит ведь, — сказала она и слабо махнула рукой в сторону недавнего поединка. — Теперь и моя очередь…

Рождественскому вдруг показалось: «А ведь я ее где-то видел раньше?» Но эту мысль он отогнал. Взглянув на Рычкова, он удивился. Сидя на корточках, прислонясь спиной к стене траншеи, солдат с забинтованной головой плакал.

— Что с вами? — спросил Рождественский.

— Я… — с болью вымолвил Рычков, — я один!

— А мы? Неужели среди нас не найдется друзей?

— Не те, товарищ капитан. Найдутся, а не те. На Дону, на Кубани, полегли друзья. А вот я остался.

— Слушайте, Коля, я помогу вам найти новых друзей, — мягко сказал комиссар.

XI

Вепрев и Серов, принимавшие участие в ночном налете на автороту противника, окрыленные этой маленькой победой, твердо поверили, что отходу советских войск наступил конец. Вепрев уверял Бугаева:

— Товарищ политрук, своими глазами видели мы этих «героев»! По-настоящему бы тряхнуть, чтобы не успели перевести дыхание! Уж если посадили первое деревцо, то и должно оно развиваться, как ему положено.

— Спокойствие, товарищ Вепрев, — ответил Бугаев. — Деревцо-то посадили — точно. Да чтобы росло оно, неминуемо придется полить его собственной кровью.

Серов, тоже решившийся, как он говорил «сквитаться с гитлеровцами», к замечанию Бугаева отнесся более сдержанно. А Вепрев с досадой жаловался:

— Для нашего брата этот окоп — настоящая гауптвахта. Сиди, жди у моря погоды.

— Дура! — неожиданно проговорил Серов и отвернулся. — Зарапортовался совсем.

— Что-о? — недоуменно переспросил Вепрев, скосив взгляд на товарища.

— Я сказал, что ты дура. Эх… Голова у тебя громадная, а в ней мозгов, как у цыпленка.

От неожиданности Вепрев растерялся.

— Ты что же… — в бешенстве произнес он, — издеваешься над Митькой? Как это понимать?

— Как хочешь, так и понимай, а ты — дура калиновая! По-твоему — вставай, поперли… ты чего требуешь? А я отвечу: натуральной крови своих людей! Нечего сказать… герой!

— И ты называешься другом! — задыхался Вепрев, испытывая одновременно чувство вражды и обиды. Но Серов молчал, думая о том доверии и дружбе, которые связывали его и Вепрева и которые они всегда старались скрыть под напускной грубостью.