Рассвет пламенеет

Лежа на животе, он долго вглядывался в окружающую его местность.

Свет был непостоянным, прыгающим с места на место, и Рождественский понял, что у Нижней Санибы продолжается ожесточенный бой.

— Нижняя Саниба! — прошептал он, припоминая начало сражения. — Вот она… Машины, целое скопище исковерканных грузовиков!

И уже отчетливо вспомнил, как со взводом Пантелеева он вышел противнику в тыл они подбили до полусотни автомашин, расстреливая немецких обозников. Затем вынуждены были принять неравный бой. Что произошло потом — на этот вопрос он ответить не мог.

— Кто здесь живой? — спросил Рождественский, снова приподнимаясь и оглядываясь вокруг.

Долго и терпеливо он ждал ответа, но поблизости не было слышно ни шороха, ни человеческого стона.

«Куда же девался взвод? — думал он. — Что произошло?». Он торопливо стал шарить по всему телу, желая убедиться, что не ранен, потом попробовал ползти. Неожиданно его рука коснулась чего-то липкого и мягкого… Рождественский содрогнулся, поняв, что это человеческая нога. Он пополз дальше, стараясь побыстрее уйти от этого места. Его мысли становились яснее и отчетливее, и он вспомнил, как упал после взрыва. Что это был за взрыв — он не мог объяснить. Помнилось, что с ним оставалось всего четыре солдата. Остальная часть взвода, должно быть, ушла вперед и где-то здесь продолжала бой. А может быть, они уже соединились с батальоном?

Рождественский не знал, сколько прошло времени после того, как он пришел в себя. Он полз по склону, пытался приподняться, но падал и снова полз…

Из его исцарапанных пальцев сочилась кровь.

Утром его нашли совершенно обессилевшим.

Он услышал знакомые голоса. Открыв глаза, увидел Симонова.

— Ты, Андрей Иванович? — пытаясь улыбнуться, слабым голосом проговорил он.

Усталый после ночных боев, Симонов стоял перед ним, все еще не веря своим глазам, и словно не решался заговорить. Но вот что-то толкнуло его к другу, — руки их встретились в жарком пожатии.

— Который раз я хоронил тебя в своих мыслях, Саша!

— Только бы не в сердце, Андрей Иванович!

— Это уже невозможно.

— Как там с Санибой?

— Саниба наша! Кажется, сегодняшняя ночь окончательно решила судьбу Кавказа.

— Расклевали вы их?

— А разве ты не участвовал?

— У меня неприятный случай… Напоролись на мину.

— А до этого… не помнишь?

— Смутно. Страшно шумит в голове. Значит, они отступили?

— Они привыкли кататься на автомашинах…

— Владеют техникой… — усмехнулся Рождественский.

— Владели, да оставили ее возле Санибы. И ты, Саша, со взводом Пантелеева положил начало их спешиванию. Здорово вы поработали, комиссар!

— Ну, что же, пусть учатся ножками топать.

Симонов спросил озабоченно:

— Ты ходить можешь?

— Как-нибудь…

— Давай, цепляйся за меня.

Рождественского подняли. Одной рукой он уцепился за плечо комбата. Опираясь на него, почувствовал, как хорошо быть рядом с этим человеком. Медленно шагая, сказал:

— Андрей Иванович, мне кажется, что мы наползли на противотанковую мину. Не могу понять, что-то неладно с глазами. Странное ощущение. Может быть, металлическая пыль, а?

— Если бы пыль, ты бы ничего не видел, — возразил Симонов.

Всходило солнце, увеличиваясь до невероятных размеров, но лучи его не проникали сквозь застилавший низменность чад. У лесистых склонов догорали подожженные грузовики, дымились подбитые танки. Симонов неожиданно остановился:

— Саша, смотри! Есть на что полюбоваться… Приятно сознавать, что это результат наших усилий!

Рождественский взглянул на склон горы. По узким дорожкам, словно по сточным канавам, вытекали колонны обезоруженных вражеских солдат. С забинтованными головами, с подвязанными руками, они шли, окруженные конвоем, понурые, сгорбленные, жалкие, в немом отчаянии.

— Вот оно как дело-то для них повернулось, — с усмешкой проговорил Симонов. — Совсем не весело…

Рождественский смотрел усмехаясь. Голова у него кружилась… А грудь распирало радостью. Был день, но здесь, в задымленной низине, только сейчас запламенел рассвет.

— Есть приказ: дивизия перебирается правее, к Ардонским хуторам, — сказал Симонов. — Жаркие предстоят нам еще дела…

Немного в стороне спиною к КП сидел Пересыпкин и, развязав мешок, собирался что-то спрятать. Симонов окликнул связного. Тот от неожиданности вскочил так резко, что Симонов, не выдержав, засмеялся.

— Что это ты прячешь за спиной у себя? — спросил он, подойдя к Пересыпкину ближе…

— Так что если говорить по правде, — смутившись, ответил Пересыпкин, — что ни на есть слабость будет. Ну, мелочь совсем…

— Что-о?

Пересыпкин, вытянув из-за спины руку, показал губную гармошку.

— Вот оно, чем он занимается!

— Мелюзге своей, знаете, Андрей Иванович… Все-таки интересно же трофею с фронта… Можно?

— Ты уж лучше танк возьми — трофея же, н-ну? Взял бы, а?

— Велик больно.

— М-да… пожалуй, не войдет в вещевой мешок. Ну, а если детям — губную гармошку возьми, разрешаю… Только чур — предупреждаю, в моем присутствии не пиликать на этой трофее. Она и так сидит в печенках у меня… наслушался в обороне под Ищерской.

XXI