Рассвет пламенеет

— Не пойму, откуда начали? — Рождественский вглядывался в оживающую степь. — Не пойму! — повторил он.

По свежему песку соседнего окопа шаркнула пулеметная струйка. Подскочил кверху стебель полыни, срубленным концом осел вниз и воткнулся в песок. Рождественский чуть отодвинулся. Холод проговорил настойчиво:

— Товарищ капитан, пожалуйста, спуститесь в окоп!

— Нет, мне нужно побывать и у других, — ответил Рождественский, исчезая в высокой траве.

Чья-то голова неосторожно выглянула из-за бурьяна. Рождественский подумал: «Как мало требуется, чтобы этот чубатый был прошит из автомата!» он подполз ближе. Петелин повернулся к нему лицом.

— Товарищ капитан, прошу вас, к нам пожалуйте. Шальная зацепить может.

Не смущаясь молчанием Рождественского, после короткой паузы он спросил возбужденно:

— Слышите, как загуркотело? Вся степь зашевелилась. Значит, начинаются горячие денечки?

Рождественский отмечал каждое движение командира роты. Ему хотелось потребовать: «Прежде всего, лейтенант, доложите о ночной вылазке». Однако он тихо и сдержанно спросил:

— Как справилась рота с оборудованием индивидуальных огневых точек?

Бугаев уже знал от Мельникова, что ночная вылазка расценивается командованием, как шаг, повредивший началу общей операции. Он сидел в углу окопа, отяжелевший и мрачный, глядя на своего непосредственного начальника, как на только что нахлынувшую грозовую тучу. Он почти не слушал, что отвечал Петелин, а ждал… вот сейчас Рождественский остановит на нем холодный взгляд и скажет: «Вы провалили план начала всей операции!»

Но комиссар, выслушав Петелина, заговорил об обороне.

— Надо помнить, что каждая огневая точка — это как гвоздь, забитый по самую шляпку. Этот гвоздь должен быть хорошо замаскирован, чтобы его трудно было разыскать на местности. Противнику нелегко будет попасть снарядом в окоп. Но учтите, траншейка в виде продолговатой шпалы всегда уязвима. Немецкие танкисты в разрез окопа направляют одну из гусениц и быстро делают разворот. Легко представить, что остается от людей в таком окопе. — Взглянув на Бугаева, он добавил: — Политрук, об этом должен знать каждый боец! С коммунистами поговорите.

— Есть! — Бугаев смотрел на Рождественского. Казалось, у того прояснилось лицо. Бугаев всмотрелся внимательнее. Нет, на лице Рождественского он прочитал только сдержанный немой упрек.

Прислушиваясь к нарастающей трескотне, все молчали. Рождественский неожиданно сказал:

— За ночную операцию первой роты представить к награде отличившихся.

Бугаев почувствовал как с него словно спадает груз.

— Какая уж там награда! — сказал он и с досадой махнул рукой. — Влопались мы…

— Вам никакой, а бойцам — да!

Петелин немного привстал.

— Таким, как старший сержант Холод! — Рождественский видел, как к лицу Петелина прилила кровь. — Может, из-за этого старшего сержанта и мы с Бугаевым влипли! Матросы из окружения вышли, рассказывают: совсем рядом авторота бросила якорь. Холод проверил это сообщение. Прибегает, просит, захлебывается. Ну, и другие за ним…

«Что за чепуху несет!» — подумал Рождественский. И сказал:

— Можно подумать, будто не вы командуете ротой, а рота вами.

Петелин смолк. В этот момент он был охвачен тем неистовством молодости, когда хочется плыть против течения или бежать навстречу буйному ветру. Он совсем не хотел переложить свою вину на бойцов. Наверное, говоря о старшем сержанте Холоде, которого он любил, он хотел показать лишь, как рвутся его люди в бой.

— Такие вольности больше не повторятся! — дрогнувшим голосом сказал Петелин.

Думая о близкой, горячей схватке с врагом, Рождественский постарался перевести разговор на другую тему.

— Для нас не исключена возможность перехода в контратаку. Сигнал к этому — три оранжевые ракеты. Подъем должен быть дружным, решительным. Оставайтесь здоровы. Мне нужно побывать в другой роте.

— Разрешите, я провожу вас? — отозвался Бугаев.

— Мне хорошо известно, где расположена вторая рота, — ответил Рождественский.

Провожая комиссара взглядом, сбив за затылок пилотку, Петелин проговорил в раздумье:

— Лучше бы уж причастили без исповеди.

— Очертя голову кинься еще разок! — сердито сказал Бугаев. — Симонов этого не забывает…

— Симонова я знаю. Он не поймет… У майора его собственное «я» выше простых человеческих чувств! Что же, в его руках главное кадило…

— Слушай, Вася, — Бугаев пододвинулся ближе, — держи-ка свое «я» при себе, а командиру оставь его собственное. Вот ты еще не понял, что мы преждевременно нашумели! Симонову нужно сохранить все силы для решительного удара. Помнишь, он говорил, что надо учиться воевать не на случаях, подвернувшихся под руку, а последовательно, с учетом общего плана!

— Это ты, Павел, говоришь от себя?

— Я говорю за комбата.

— Нет, я хочу понять тебя точно.

— Поймешь, наберись терпения.

X

Вот уже час, как враг поливает раскаленным свинцом все, что было скрыто на его пути в пожухлой траве. За высотками, в расположении противника, разрастался лязг гусениц и гул танковых моторов. Над первым стрелковым батальоном с нудным воем проносились мины. Дрожал воздух. Позади гулко хлестали взрывы.