Рассвет пламенеет

— Трудно ошибиться, когда об этом нашему дивизионному командованию известно. — И потом он прямо взглянул в несколько удлиненное лицо военврача, чувствуя, что язык его не хочет поворачиваться во рту. — Я бы дорого заплатил, чем угодно, чтобы сомнение еще было возможно, Тамара Сергеевна. Когда прежде я сомневался, что немцы, может, туда и не дойдут или дойдут, но не так скоро, тогда мне было тяжело, но легче, чем стало теперь. Теперь я знаю, что они там, — добавил он и вздохнул.

Сказав это, он сдавил лицо руками, да и сам весь сжался, все ниже и ниже склоняясь над столом. Магура думала, что он плачет. И у нее глаза затянулись влагой, она тоже склонилась над столом, разделяя горе комиссара батальона.

— А где командир батальона? — обратился он к Магуре. — Газеты приносили?

— Андрей Иванович пошел в штаб полка. А газеты только что принесли. Они в хате, хотите, я принесу их вам, Александр Титыч?

— Спасибо, я сам… Когда вернется Симонов, скажите ему, что я в роты пошел.

* * *

В этот день они снова встретились. Время было уже к полудню. В Закан-Юрте надрывно били из зенитных орудий. Ноющий звук вражеского самолета уже затихал, но зенитки все еще не прекращали огня. Скоро разведчик совсем скрылся, нырнув за сизовато-серое облачко.

— А все же как близко рвались снаряды, — с досадой проговорила Магура, сердито взглянув в сторону зенитчиков.

Рождественский продолжал читать газету. Он знал, что Тамара Сергеевна обращается к нему, но только кивнул головой ей в ответ.

— Все-таки ушел, подлец! — возмущалась Магура.

— Ушел, конечно, — наконец, проговорил Рождественский.

— Вы так говорите, словно вас это не трогает, — заметила она.

— А как же мне говорить? — удивленно спросил Рождественский. — Может быть, так: «Ах, ушел!» Это, однако, ни е чему. Когда-нибудь не уйдет, долетается!..

— Я думаю, что все-таки равнодушие вам не к лицу, товарищ гвардии капитан, — заметила Магура. — Нельзя же… Вы — комиссар…

— О да, конечно! — усмехнулся Рождественский. — По долгу службы обязан вас утешать, унимать ваше, так сказать, благородное возмущение.

— Речь идет не только обо мне…

— Уж не думаете ли вы, что мне безразлично — сбили наши зенитчики самолет или не сбили?

— Вы хотите сказать… — начала было Магура.

— Я ничего так не хочу, — обрывая Магуру, строго сказал Рождественский, — как главного в нашем положении — спокойствия! Этого, кстати, вам тоже недостает, товарищ военврач третьего ранга. Наши временные неудачи не должны обескураживать людей с «горячими» головами. Стоять насмерть — вот какова теперь наша задача. А возмущением делу не поможешь.

Он снова склонился над газетой, едва заметно шевеля обветренными губами.

Некоторое время Магура почти в упор рассматривала Рождественского, и ей становилось неловко за сделанный ему упрек. Она подумала: «Кто же, как не этот человек, стягивает весь батальон в единый боевой кулак?»

— Значит — насмерть… — тихо произнесла она.

Рождественский кивнул на дорогу.

— Если вы не желаете, чтобы все мы покатились вслед за беженцами… Каспийское море уже недалеко!

Неожиданно Тамара Сергеевна сказала с грустью:

— А у меня мама в Смоленске осталась, — она сорвала травинку, прикусила ее и отбросила в сторону. — Не успела эвакуироваться.

— С отцом? — спросил Рождественский.

— Нет, отец у меня военный… Но где он, не представляю. Знаете, Александр Титыч, я хотела стать знаменитым хирургом… чтобы делать удивительные операции… не получилось.

— А почему?

— Замуж вышла… Уехала с мужем в деревню. Он был агрономом. Работала я в районной больнице терапевтом… А тут — война…

— Почему вы говорите — был… А где он сейчас?

— Убили немцы… — Магура заторопилась. — Ну, я пойду. Мне надо побывать в третьей роте. Вон политрук Бугаев, начнете сейчас философствовать.

Бугаев шел немного вразвалку. Его круглое, скуластое лицо было озабоченно, но небольшие зоркие глаза, как всегда, усмехались.

— По вашему приказанию гвардии политрук Бугаев явился.

— Вижу, что явился, — с добродушной усмешкой сказал Рождественский.

— Разрешите спросить?

— Да.

— Сегодня уезжаете, товарищ гвардии капитан?

— Куда?

— Как куда?.. За женой… за детьми!

— Поздно, там уже немцы хозяйничают, — медленно, словно нехотя ответил Рождественский.

Из голубой небесной дали донесся протяжный и тоскливый журавлиный крик. Сначала он слышался издалека и был еле уловим, затем переливчатые голоса стали звонче, будто невидимые гусли звучали в вышине.

— Как высоко! — мечтательно проговорил Бугаев.

Журавли летели над плоскогорьем в сторону Грозного.

Они летели большим треугольником, редко взмахивая широкими крыльями, полные стремления вперед.

С затаенной улыбкой, слегка прищурив глаза, Рождественский смотрел в вышину. Казалось, он завидовал непреклонной воле птиц, настойчиво преодолевающих встречный ветер.

— Ничто их не остановит, Павел, — заметил он увлеченно. — Эх — жизнь!.. Сильна же она, а, Павел…

— Да-а… у этих птиц си-ильная воля к жизни, — согласился Бугаев, растягивая слова. — А только бы я их, если бы мог, разогнал…

— Почему? — с удивлением спросил Рождественский.