Рассвет - твой враг (СИ)

В грудь наемницы воткнулось три стрелы. Тут же, они растаяли и втянулись в биомеханическое тело.

— Да ты издеваешься! — воскликнула Вика.

— Так уж вышло, что я неуязвима к привычным для вас методам ведения боя. Придется подумать головой.

Она бросилась в атаку, словно бешеная мясорубка.

— Похоже, им весело, — сказал я, снимая куртку. — Ладно, давай попробуем.

Х3 — Колесница

Выходит ночью на балкон…

Кто же еще, конечно я. Казалось бы, после долгой и жутко утомительной тренировки должен был спать как сурок. Но им не снятся яркие и реалистичные сны про кровь и муки. Вроде.

Мы многого не знаем о сурках.

Сверху открывался вид на внутренний дворик. Когда-то здесь был теннисный корт, но от него остались лишь выцветшие следы разметки. В углу стояла большая металлическая бочка, от которой поднимался столб черного дыма. Роман стоял рядом, и с печальным выражением лица смотрел на пламя.

Я надел кеды и спустился вниз.

— Не спится? — спросил генма, не отрываясь от своего занятия.

— Кошмары, навязчивые мысли, сонный паралич и прочие радости конверсии. И онемение после тренировки не прошло. Так что вышел подышать, — из бочки дико воняло, будто жгли пластмассу. Подышал.

— Обычные люди всем этим тоже страдают. Бывает и хуже.

Действительно. Снова этот странный аргумент. Почему, если кому-то хуже, мне должно стать хорошо? Злорадство еще никому не помогло.

Огонь пожирал нарисованных лебедей. Когда картина сгорела и тонкая деревянная рамка осыпалась, Рома взял из стопки у своих ног еще одну. На этой была изображена бегущая собака. Она тоже отправилась в бочку.

— Я смотрю, ты не большой ценитель живописи.

— Почему же? Совсем наоборот, — улыбнулся он. — К сожалению, иногда приходится заниматься подобными вещами. Ты поймешь, когда станешь одним из нас.

— Хм… значит, это твоя…как ее… Страсть?

— Да.

— Жечь рисунки по номерам?

— Да. Не только по номерам. Вообще все картины. Просто, действительно хорошие и ценные полотна рука не поднимается уничтожать. Даже если это и очень приятно.

Если бы с моря не дул прохладный ветер, находиться во дворе было бы решительно невозможно.

— То есть, ты периодически испытываешь потребность бросить в огонь картинку и просто смотреть, как она горит? — все же генма — редкостные извращенцы. Интересно, чем приходится заниматься маме, чтобы не сойти с ума? Хотя нет, не хочу знать.

— Вроде того, — он повернулся ко мне. — Когда смотришь, как исчезает полотно, как пляшут искры… Испытываешь что-то глубокое, такое личное. Это очень сложно описать. Наше взаимодействие с системой в принципе завязано на индивидуальных ощущениях. Я постараюсь научить тебя.

— А просто смотреть в огонь…?

— Не то. Знаешь…, - как всегда, он говорил очень открыто. — Раньше я покупал картины на рынках, или прямо у художников. Это помогало сбить уровень Страсти, но мне было жутко стыдно перед людьми.

— Само собой. Кому будет приятно, если его труды покупают, только чтобы уничтожить?

— Вот, ты понимаешь. Были те, кто малюет только ради денег или славы, без идеи и без души. Их картины не жалко, но они и удовлетворения не приносят. Я пытался сам, но это тоже не то. Пришлось договориться с девчонкой из сообщества. Она рисует их специально для меня. Старается, чтобы прибирало, но особо не напрягается.

— Звучит как компромисс.

Небо начинало светлеть. Отсюда было видно место, где раньше стоял дом дяди Миши. Вот за что мне стыдно. Он строил, обживал. А я не уберег.

— Все же, это довольно странная привычка, — отметил я, когда в пламя отправились скачущие по лугу зайчики.

— Все равно что пить кофе по утрам, даже если он поднимает тебе давление. Или пиво вечером в пятницу после тяжелой рабочей недели.

— Или порнуха в инторнетах.

— Это уже из области более вредных привычек, — скривился генма.

— Что поделаешь, все мы были молоды, — а с некоторыми из нас общались только в той же степени поехавшие девочки. Там все пятьдесят на пятьдесят. — Но та кроличья нора уходит очень глубоко.

Зайчики, тем временем, будто убегали от огня, разлетаясь по рвущемуся полотну.

— Как оно вообще? Быть генма?

— Тоже самое как спросить, каково быть человеком.

— Но вы ведь не люди, — я не унимался. — И ладно, так уж и быть, не вампиры. Тогда кто? — и только посмей сказать, что «скрытные демоны» это не просто красивый синоним.

— Каждый видит это по-своему, — ответил Роман. — Я таким родился, и не могу говорить за тех, кто сбежал. Или обращенных.

— Но все-таки? Наверняка, за такую долгую жизнь ты и сам задавал себе подобные вопросы. Я лет с десяти и примерно до двадцати только и думал: кто я? Почему именно у меня эта дрянь в голове? За что я должен так страдать?

— Не такую уж и долгую, — он рассмеялся. — Мне всего девятнадцать.

У меня не хватило фантазии придумать какой-то едкий комментарий, про такую-то бороду в девятнадцать лет. Про туловище вообще молчу.

— Я когда «Матрицу» посмотрел. — Рома избавился от последнего рисунка. — Долго думал, что этот мир тоже в каком-то смысле цифровой. И простые люди в нем — программы. А мы пиратский софт со сбоями и вирусами. Или просто кучка битых пикселей. Понимаешь?