Рассвет. XX век

Вопрос денег для него стоял на первом месте. Ни о чём ином он и думать не мог.

— А вы не пробовали векселя? — спросил я.

— Что? — Шмидт уставился на меня, как на говорящую лошадь.

— Если у вас есть выход на руководство завода, у которого вы закупаете материалы, предложите ему расплатиться векселем.

Шмидт нервно рассмеялся. Принимать финансовые советы от сельского увальня ему ещё не приходилось.

— Да вы в своём уме⁈ Нас погонят прочь!

— Если обстряпать всё правильно, они только рады будут. Вы выпишете заводу вексель, который он примет и отправится в банк. Там прикормленный служащий — будьте уверены, такой у завода есть — этот вексель пропустит на обналичивание за процент себе и банку. Завод получает деньги, вы оплачиваете ему недостающий процент — и вот у вас сделка, как будто вы сразу ему выплатили всю сумму. Насчёт векселя не переживайте, его отнесут в государственный банк, где и обналичат. А там он будет лежать, пока не истечёт его срок. К тому времени марка упадёт ещё сильнее, и вы с лёгкостью расплатитесь.

— Но получится, что мы подставили госбанк… — заметил Шмидт, невольно заинтересовавшись.

— На этот счёт не переживайте, не вы первый — марка падает уже давно. Банк всё равно напечатает ещё средств, вы лишь слегка усугубите положение.

— Что-то в этом есть, — протянул Шмидт. Бросил докуренную сигарету, растёр её ботинком и посмотрел на меня.

— Знаете, никогда не подумал бы, что вы разбираетесь в этой сфере.

— Да что вы! Так, знаком с основами.

На своём веку я повидал немало обществ, терзаемых инфляцией. Везде она работала плюс-минус одинаково. Использование уязвимостей системы было одним из первых навыков, которым обучали оперативников Института.

Шмидт открыл дверь и посторонился.

— Так, говорите, вам надо сделать звонок?..

* * *

[1] Te Deum — христианский гимн, сокращение от Te Deum laudamus, «Тебя, Бога, хвалим».

[2] Ein feste Burg ist unser Gott — протестантский гимн, предположительно написанный Мартином Лютером. Мелодия для него была создана в соавторстве с композитором Иоганном Вальтером. Считается символом эпохи Реформации.

[3] Кантианец — последователь кантианства, системы критической философии, которую создал Иммануил Кант. Здесь затрагивается этическая часть кантианства, этика долга, суть которой — существование всеобщих моральных норм. Они восходят к т. н. категорическому императиву, который объективен и выступает золотым мерилом нравственности.

Глава 9

Телефонный аппарат в конторе «Краузе и Шмидт» представлял собой небольшой деревянный ящик, украшенный резьбой. Я заподозрил, что её нанёс кто-то из торговцев надгробиями. Едва ли спекулянт был настолько благочестив, что захотел изобразить на аппарате раскинувшего крылья ангела. Он тянул руки к трубке, лежавшей на металлической подставке.

— Создаёт антураж, — улыбнулся Шмидт, поймав мой взгляд, и продолжил:

— Скорбящим надо напоминать о вечном, не то они неохотно расстаются с деньгами.

Ангел показался мне излишним. Создавалось впечатление, что он будет подслушивать звонок, уж больно заинтересованный у него был вид. Но я не стал делиться своим мнением. Не для того я сюда пришёл, чтобы рассказывать дельцам, как им наживаться на людских печалях.

Я снял трубку и назвал телефонистке номер. Ожидание затянулось. Я покосился на настенные часы-ходики, стилизованные под райские врата. Мы договаривались созвониться примерно в это время, может, я слегка задержался, пока уламывал Шмидта, но ненадолго. Мясник должен был ждать звонка. Конторщик принялся многозначительно покашливать. Ему не терпелось опробовать схему с векселями, но для этого нужно было сначала выпроводить меня.

Наконец в чёрном отверстии трубки раздался знакомый голос, огрубевший после полёта через полгорода по проводам.

Мы пообщались. Мецгер подтвердил, что договорённости в силе, и предложил встретиться у его лавки в десять утра. Звучал он отстранённо, почти подавленно. Я не спрашивал, что у него стряслось. Не так уж близки мы были, чтобы лезть к нему в душу, да и присутствие поблизости Шмидта не располагало к откровенной беседе.

Попрощавшись, я положил трубку. Опустил глаза и снова увидел ангела. С такого ракурса казалось, что он хочет схватить меня, и выражение лица у него было не добрым, а скорее, хищным.

На ум пришло Существо. Что оно сейчас поделывает? Наверное, забилось в далёкую конуру и восстанавливает силы — перенос чужого сознания одной псионикой должен был его истощить. Или так, или оно настолько близко к всемогуществу, насколько это возможно; а в этот вариант я не верил. Обладай оно бесконечными запасами энергии, не паразитировало бы на религиозном культе замшелой колонии — и явило бы себя значительно раньше.

Я поблагодарил конторщика, весьма обрадованного моим грядущим уходом.

— А вам этот ангел не мешает обсуждать сделки? У меня чувство, что он мне вот-вот в горло вцепится.

— Напротив, он мотивирует. Напоминает, что надо вертеться, если я хочу отодвинуть миг встречи, — хохотнул Шмидт. — Наш резчик возился с телефоном, когда его одолевало похмелье. Видать, воплотил в этой курице терзавших его демонов.