Рассыпанные искры

В Литве, где ему приходилось сражаться за каждую позицию, за каждого нового приверженца, хасидизм оказывал благотворное воздействие на еврейскую духовную жизнь. Сопротивление стимулирует, обогащает и умудряет протиборствующие стороны. Бросить вызов Аврааму Каценеленбогену и Виленскому Гаону — дело непростое. Вождям хасидизма, вынужденным защищаться от нападок и обвинений, выдвигавшихся авторитетнейшими раввинами, поставленным в условия, при которых уход от ответа был невозможен, нужно было всегда оставаться настороже. Им доводилось бороться против упрощения и вульгаризации своих духовных ценностей.

В Белоруссии и до некоторой степени на Украине хасидизму нередко по тем же причинам удалось создать влиятельную интеллектуальную элиту.

В Польше развитие пошло по другому пути. Хасидизм победил и довольно быстро популяризировался — как в лучшем, так и в худшем смысле этого слова. Возникло сформировавшееся движение, уважаемое, представительное, со своим сводом законов и обычаев, праздников и запретов. Здесь в меньшинстве оказались уже митнагеды; привилегии же перешли к хасидам, которые — правда, только в еврейской среде — чувствовали себя в безопасности.

Именно успех грозил превратиться в роковое препятствие. Цели хасидизма изменились, хотя сущность осталась та же. Роль рабби преобразовалась. Из надежного друга и советника Учитель превратился в профессионального и убогого чудотворца. В отличие от Баал-Шема, приблизившего человека к Богу и Его мирозданию, новые цадики собирались посредничать между человеком и его судьбой. В итоге евреи пренебрегали повседневными занятиями и тянулись к блеску и роскоши. В конце концов, все зависит от цадика; дайте ему только творить чудеса, на то он и цадик. В результате движение выигрывало в количестве столько же, сколько теряло в качестве, форма вытеснила содержание — чистоту идеи подменила «слава». Это особенно чувствовалось в небольших общинах, объединенных вокруг цадика.

Наконец рабби Мендл в Риминове резко выступил против культа чудотворцев: «Соберите толпу идолопоклонников вокруг полена, велите им орать, что это чудо, и из чурбана тоже посыплются чудеса».

Существовала и другая опасность: некоторые учители начинали основывать династии. Это было абсолютно чуждо раннему хасидизму. Его основоположник говорил, что каждый человек — потенциальный Баал-Шем, что духовные ценности — не передаются по наследству. Поэтому его преемником стал Маггид из Межирича, а не сын Бешта рабби Цви-Герш. Преемником Маггида также стали ученики последнего. Место Пинхаса из Кореца вообще осталось незанятым. А Мендла из Риминова после смерти заменил его друг. Однако традиция нарушилась: в Люблине сын Ясновидца считался наследным принцем. Повсюду хасиды отчаянно спорили о привилегиях и сферах влияния.

Что же, собственно, случилось с течением, за поколение до того возникшим в Карпатских горах и потребовавшим от всех своих сторонников отказа от иерархических символов?

Сперва хасидизм был обещанием, заверением, проповедью — вестью о том, что каждый человек ежедневно обновляется. Все складывалось просто и гармонично. А теперь? По одну сторону рабби, по другую — поклонники, обладавшие иным статусом и потому отделенные от него. Куда девались заветы и песнь Баал-Тема? Не превратился ли поначалу разрушавший косные представления хасидизм в очередной иерархический институт со своими предводителями и послушной толпой, принцами и слугами: с важными, чванливыми рабби и рядовыми хасидами? Этот ли хасидизм был создан Баал-Шемом?

С подобными вопросами приходится сталкиваться, если хочешь понять причины и скрытое значение происходившего в Пшисхе.

Трое мятежников: Яаков-Ицхак, прозванный «Евреем», Симха-Бунем, Менахем-Мендл — это и есть школа Пшисхи. Все трое общались в Люблине с Ясновидцем. Самый младший уехал первым. Старший, Яаков-Ицхак, — последним, и с большой неохотой.