Рассыпуха

— Степень совершенства достигает максимума именно при средних параметрах интенсивности — закон золотой середины: целое делится на две части, шестьдесят восемь и тридцать два. В математической теории личности это называется «степенью готовности принять решение в случае неполной информации» и равна эта «степень готовности» шестидесяти двум процентам! Тридцать два — степень житейской суеты.

— У твоего Бубы получалось семьдесят-семьдесят пять процентов, — поправляю я Самелина.

— Если определить какую-то ситуацию как реальную, она действительно становится реальной по своим последствиям. — Безногий хитро смотрит на меня и жует предложенный мной кусок черного хлеба с селедкой.

— Это тебе Буба сказал? — спрашиваю обжору.

— Нет, это теорема американского социолога Томаса — я позже специально интересовался. — Самелин тыльной стороной ладони вытирает жирные от селедки губы и тянется вилкой к упаковке с салатом.

— А где сейчас Буба? — отвлекая его вопросом, я пытаюсь спасти салат от уничтожения.

— Я не знаю, где сейчас Буба, но каждый раз, вспоминая его постановки, я думаю о том, что раньше не понимал ни капли из сказанного им. — Салат не мешает Самелину говорить и жевать одновременно.

— Было прикольно смотреть по обкурке эти спектакли и слушать его умозаключения. Лишь спустя двадцать лет я начинаю понимать этого парня. Возможно, выводы Бубы — это только случайные совпадения, возможно. Но случайность, это как мина — не найденная нами, скрытая от нас закономерность. Любое обстоятельство, возникавшее тогда, имело все шансы осуществиться в виде конкретного события. И если этого не происходило, просто исчезнуть, не материализовавшись, оно не должно было. Иначе не могло быть — в природе не появляется ничего лишнего, даже рассыпуха, — Самелин говорит, роняя крошки себе прямо на культи. — Кропаль благополучно закончил службу. Переболел тифом, но вернулся из госпиталя в роту и демобилизовался, как все нормальные парни. Сейчас, наверное, кропалит у себя дома — откусывает куски от родной Мордовии.

Сидящий напротив меня человек без ног продолжает говорить. Я его внимательно слушаю, заедая услышанное салатом из свеклы с орехами. Людям вовсе не свойственно говорить одинаково. В том, как мыслит и говорит Самелин, и заключается его сущность. Язык Самелина — это и есть сам Самелин. Описывая свои истории про то, как он взорвался, про Бубу и его историю с Болтом, Самелин создает волну новых переживаний. Смысл его историй передается мне словами, которые соответствуют моему жизненному опыту, и потому, в данный момент, просто всплывают в моей памяти. Они открывают доступ к прошлому и способствуют новому осмыслению пережитого. Момент, в который я перестаю осознавать рассказанное им, ускользает от моего сознания, и я понимаю, что уже никогда во всех деталях услышанное мной не повторится в будущем. Я дожидаюсь конца его истории про Улькуса, достаю новую бутылку водки и сдвигаю стаканы в центр расстеленной на полу газеты.

— Очень жуткая и противная история, но до боли оптимистичная. У Улькуса было то, чего сегодня нет у многих — вера в то, что они делают. — Наливая водку в пластиковый стакан, я кажусь себе практически трезвым. — Богатство и нищета дети одной мамы — веры. За нее — за маму веру!

Я опрокидываю в желудок очередную порцию. Движение водки по организму почти не чувствуется, но добавляется такой нужный сейчас пофигизм. Самелин грузит меня своими историями про Болта, про Душу, про Пулю, про соседского «фирменного» кота и невозвратный долг. От передозировки информации и алкоголя мозг отключается и включается только на следующее утро.

Маленькая однокомнатная квартира на пятом этаже. Шестнадцать квадратных метров, крохотная кухня, совмещенный санузел и маленький застекленный балкончик. В правом углу единственной комнаты на собственной коробке стоит четырнадцатидюймовая видеодвойка Samsung. Напротив, у противоположной стены, «убитое» трюмо. Такие же три стула и две панцирные кровати с полированными спинками. У кроватей, стоящих вдоль стен буквой «Г», на полу лежит ковер с остатками вчерашнего «банкета». На нерасстеленной кровати, укрывшись курткой, свесившись головой вниз, лежу я. Передо мной стоят чьи-то ноги в ботинках. Поднимаю недоуменно глаза — это протезы Самелина. Сам он уже журчит водой в ванной. Жизнь до отказа набивает меня обыденностью вещей. Невозможно верить в незнакомое и непривычное, когда перед глазами всегда есть привычное и знакомое.