Растеряевские типы и сцены

— Курам в обиду? Тащи что есть…

Хозяин наш, не переставая улыбаться, медленно поплелся в сени и воротился с потупленным лицом, так как в руках его было что-то ужасное…

— Ах ты, холера этакая! — хлопнув ладонями о бедра, проговорил Зайкин.

Глядя на костюм, который, нехотя и не переставая хихикать, напяливал на себя Салищев, все мы не могли удержаться от улыбки. Наконец костюм был надет и оказался халатом с оторванной полой. Скоро к нему присоединилась другая часть туалета, старый картуз, вся ваточная часть которого скопилась у затылка и тянула весь экипаж картуза к шее; вследствие этого разодранный пополам козырек весьма напоминал руки, в ужасе воздетые к небу… Салищев запахивал рваный халат на груди, поправлял картуз, съезжавший поэтому на ухо, утирал рукавом нос и хихикал.

В таком виде вся наша компания выступила в поход.

Скоро мы были на месте боя. Дело происходило за городом, на лугу, поросшем мелкой травой. В ожидании боя большая часть публики столпилась у кабака, другая толкалась и бегала по лугу. Публика эта была самая разнообразная: мастеровые, солдаты, чиновная мелкота, семинаристы. Последние устроили на лугу игру в лапту, сняв предварительно сапоги и засучив панталоны выше колен. Удары палки о мяч и мяча в спины и ляжки играющих были до того увесисты и звучны, что их можно было с полною ясностью слышать у кабака, на холме.

Первым делом мы отправились к кабаку.

— Вот он! — радостно вскрикнул какой-то подмастерье в парусинном халате, высовываясь из кабака, и тотчас же юркнул назад. — Ребята! — слышалось из питейного здания, — Салищев, вот он! Ха-а-а!..

— Где о-о-оон? — гоготало множество голосов.

— О-го-го-о-о!! — добавило другое множество.

— Начинай!.. Готово!..

— Погоди! Ивана Абрамыча нету!

— Эко диво какое! Эй, становись в ранжир!..

— Постойте, братцы! — проговорил Салищев. — Надо Иван Абрамыча подождать.

— Коего чорта?

— Стой! Пойдем. Иван, поди, угощай!

— Ну вас к богу!

— Дубина!

— А Галкин здесь? — еще раз спросил Салищев.

— Давно, всё тебя поджидали… Галкин давно. Вся его команда тоже тут… Ты ему, Костя, скулу-то разожги.

— Как бы он нам не разжег! — начиная робеть, проговорил Салищев…

— Аво-сь! У нас в строю такие кутейники-дергачи, парочка припасена, ах! заводские…

— Ну, не очень-то! Это дело, брат, в руках божиих.

— Само собой… Все же ты его "тилисни" в полном смысле.

— Не загадывай! Сделай милость, не загадывай! — судорожно скорчивая лицо, говорил Салищев. — Ты меня этими загадками совсем обессилишь. Сказано, как бог!.. Да опять, коли Иван Абрамыч подойдет, а то так и пальцем не шевельну.

Зайкин разъяснил мне, что Салищев всякий раз чего-то робел и страшился перед битвой, несмотря на то, что всегда мог рассчитывать на победу.

Видимо, расстроенные нервы его, в ожидании роковой минуты боя, пришли в сильное напряжение; он перестал улыбаться, замолк, присел у кабацкого забора и, упорно вдумываясь во что-то, грыз ногти. Глаза его тревожно бегали из стороны в сторону и горели.

В ожидании Ивана Абрамовича, без которого, по уверению всех, дело никак сладиться не могло, мы с Зайкиным принуждены были довольствоваться сценами, происходившими в кабаке. Внимание наше обратила группа каких-то окровавленных людей, пьяных и еле вращающих языками. Все они столпились около какого-то господина в люстриновом пиджаке с засаленными бортами и лацканами, с опьяневшей сорокалетней физиономией, кричали и чего-то требовали. Господин в пиджаке оказался стариком-учителем, считавшимся за человека необыкновенно умного и достойного всяческого уважения. Страсть к водке столкнула его с компаниею таких же недужных из простонародья и сделала их оракулом.

— Нет, ты разбери! — кричало несколько голосов.

— Капитон Петрович! он меня!.. Капитон Петрович, он меня занапрасно…

— Нет, врешь! Я говорю: кто первый?

— Стойте! стойте! — подымая руку кверху и возвышая голос до елико возможной степени, произнес господин в пиджаке, и шум понемногу затих… — Рассказывай ты!

— Капитон Петрович…

— Рассказывай т-ты! Дайте ему рассказать!..

— Изволишь видеть: сидим мы с портным вот здесь, вот… Портной-то из Орла, орловский… Только сидим мы, вдруг дверь отворяется и входит вот этот фитьфебель с собачкой… Вот он!

— Кто с собачкой?

— Мы-с! — кротко произносит фельдфебель, отирая кровавое лицо.

— Продолжай!..

— Пришел он этта и садится. Я портного угощаю; сидим смирно; только фитьфебель-то, вот он, во!.. только он и говорит: "Какую вы, говорит, имеете праву орловских портных угощать?.." — "Как, говорю, какую праву?" — "А так, говорит, что он орловской породы, так ему с вами, мошенниками, не якшаться"…

— Продол-лжай…