Растяпа. Хождение в пятую власть

Возникали сомнения. Но, видя его загорелые щечки и сияющие глаза, решил – причины, в конце концов, не имеют значения. Важно, что нам вдвоем весело. Он не был намеком на меня или мать – он был личностью сам по себе.

И я любил его больше всего на свете.

Вот интересно, любят ли все остальные отцы своих сыновей так же сильно как я? Это казалось мне невозможным. Я готов был умереть за него, убить ради него….

Перед Днем Печати отвез Витю в Розу.

Теперь сидел в тени от клонящегося к закату солнца и, вглядываясь в прошлое, пытался понять – когда в моей жизни умер смех беззаботный?

Деревья в вечерних лучах, шелест листвы, птичий гомон были неописуемым счастьем; но глубоко внутри, как заноза, сидела острая боль от сознания, что не с кем мне разделить его. И это чувство, так странно смешанное из счастья, боли, меланхолии, грусти и безнадежности, грозило стать обычным состоянием на долгие годы. Это заставляло задуматься, хотя знал – логика моя небезупречна.

Конечно, расстроился из-за того, что услышал днем от Акулича. Но все равно нельзя делать глупостей впопыхах. О чем я? Да о том, что не стоит ввязываться в подковерную борьбу за кресло редактора ни на чьей стороне. Мое дело – достоверная информация для читателей.

Вдруг стало жизненно необходимым вспомнить, кто первым встал из-за стола на банкете. А дело вот в чем….

Когда последний участник торжества вошел на веранду (а это был редакционный водитель) и окинул сидящих взглядом, возникло замешательство.

– Садись, Виктор Иванович, чего ты? – сказал Кукаркин. – Вон же свободное место.

А тот вдруг:

– Если я сяду, нас будет тринадцать. А бабушка мне говорила: когда вместе обедают тринадцать человек – кто первый встанет, тот первый умрет.

– Не пори чушь! – нетерпеливо сказал новый редактор. – Садись скорее, гусь стынет.

Виктор Иванович немного помедлил, смежил веки, как для молитвы, поджал губы и опустился на стул с таким видом, как будто предвидел свою скорую смерть.

Мы пили, ели, болтали, шутили, смеялись….

Секретарша взялась гадать по руке. Взглянув на мозолистую ладонь Акулича, без обиняков ему сообщила, что такой короткой линии жизни отродясь не видала.

Федор лишь насмешливо хмыкнул, а мне на ухо шепнул:

– Это она перед редакторами выделывается.

– Меня не научите херомантии? – обратился я к секретарше.

– Способность эта особенная, не каждому дается, – жеманно говорила секретарша нараспев. – Не думаю, что можно научиться. Но попробуем. Прежде всего, надо уметь расслаблять сознание и наружные глаза…

Из груди Федора вырвался смешок, и он прижал кулак ко рту, чтобы не разразиться неудержимым хохотом.

Между тем, подвыпившая секретарша продолжала мурлыкать:

– Тогда у тебя откроется Третий глаз и заговорит подсознание. И возможно, если улыбнется Фортуна, ты сможешь понять значение линий на руке и предсказывать судьбу.

Признаться, чувствовал себя ужасно глупо – пялиться на ладонь ее холеной руки, стараясь выгнать из головы, назойливо вертящиеся слова «чушь собачья». Слова не желали уйти – тем более, Акулич то и дело хихикал, а Селезнева презрительно фыркала.

– Ты что-нибудь видишь? – спросила секретарша меня после минут пяти глазения.

– Да, вижу, – ответил я. – Вас в белом платье. Наверное, скоро будет свадьба.

Кто слышал, прыснули.

Я кротко попросил:

– Пожалуйста, не мешайте – вы нарушаете вибрацию пространства ясновидения.

Секретарша вырвала свою руку, в глазах ее полыхнул гнев:

– Я замужем!

Так кто же встал первым из-за стола?

Мысли мои вновь унеслись через пространство и время, на дачу лесников.

Помнится, Лена вдруг предложила:

– А кто хочет увидеть будущее в магическом шаре?

Кварцевый шар этот на кварцевой же подставке преподнесли Селезневой на южноуральском заводе «Кристалл», и он стоял за стеклом в шкафу нашего кабинета сельхозотдела.

Все кинулись…. Да, молодежь подскочила из-за стола, чтобы в искаженном в муть пьезопространстве постичь судьбы свои.

А я сидел… Точно помню. Потом сказал:

– Последствия наших поступков всегда так сложны, так разнообразны, что предсказание будущего – невероятно трудная задача.

Поэтому Лена, когда немного улеглись страсти, проворковала:

– Уважаемый Анатолий, будьте любезны так: загляните внутрь шара… внимательно, не торопясь…. и потом скажите мне, что вы там видите.

Я склонился над «магическим» шаром и напряженно уставился на него, от души желая увидеть что-нибудь в искаженном пространстве. Но все старания были напрасны.

Молчание затягивалось.

– Ну что? – с деликатным нетерпением поинтересовалась моя наставница. – Видишь что-нибудь?

От духоты и выпитого кружилась голова. Решил притвориться:

– Вижу что-то темное… м-м-м…

– На что оно похоже? – прошептала Селезнева. – Подумай, не спеши.

А я как раз в спешке старался что-то изобрести.

– Это книга, – уверенно заявил.

– Вот как! – воскликнула Лена. – Ты пишешь стихи? Рассказы? Желаешь издать свою книгу?

– Нет, – твердо ответил, – ничего не пишу.

– Слава Богу! – Лена вздохнула. – А то я подумала…. Графоман никогда не станет настоящим журналистом – запомни!

До меня не сразу дошла абсурдность этого заявления.