Растоптанные цветы зла

Нечто подобное можно сказать и о человеческой жизни. На первый взгляд ее связь со смертью выглядит совершенно очевидной и как будто лежит на поверхности: человек смертен, memento mori, жизнь и смерть чередуются как день и ночь, после смерти человек попадает в рай и т. д. и т. п. Однако все эти разглагольствования находятся примерно на том же уровне, что и разговоры о сходстве человеческой головы и зада, потому что это и так всем ясно. А настоящую тонкость в запутанные отношения между жизнью и смертью способны внести только постоянные смены моды и стиля, ибо без них все было бы слишком грубо и понятно даже самым последним кретинам, вроде Демьяна Бедного. Скажи такому про голову и задницу – он сразу же начнет ржать как лошадь. А попробуй ему объяснить про сходства носа с членом – представляю, как у него сразу вытянется физиономия. Однако между жизнью и смертью существует примерно такое же тонкое и неуловимое сходство, как между носом и мужским половым органом.

Глава десятая Мертвый сезон

Одна моя парижская знакомая – в высшей степени светская дама, правда, в весьма уже преклонном возрасте, но зато дочь «белого русского», и не просто, а генерал– губернатора города N, жена вице-президента Французского национального банка и пр., пр., пр. – как-то в приливе откровенности призналась мне, что без ума от Александры Марининой. Она прочитала буквально все ее книги и чуть ли не выучила их наизусть, настолько ей нравится эта писательница! Ничего удивительного, в принципе, однако это признание застало меня врасплох, особенно если учесть, что перед этим я битых три часа беседовала с этой почтенной особой о превратностях судьбы Луи-Фердинанда Селина и – самое печальное – уже успела презентовать ей экземпляр своего романа. И вот это последнее обстоятельство вызвало у меня самую большую досаду, потому что я вдруг ясно поняла, что поклонница Марининой мой роман уж точно читать не станет, а просто-напросто выкинет его на помойку. Мелочь, конечно, но все равно обидно! И почему бы этой благородной даме не оповестить меня о своих вкусах в самом начале нашего знакомства вместо того, чтобы пудрить мне мозги в течение нескольких часов кряду?!

Впрочем, всерьез я, конечно же, и не думаю обвинять несчастную старушку, хотя бы потому, что в ее поведении невозможно усмотреть какой-либо умысел. Уж если кто и виноват в моей оплошности, то, скорее всего, Селин! Раз беседы о нем стали сегодня своего рода знаком хорошего тона в обывательской среде, то кого еще обвинять, как не его? Искусство ведь существует для того, чтобы вносить в этот мир хоть какую-то ясность, и главная ответственность за это, само собой, лежит на гениях. А получается, что ясность в описанную мной ситуацию внесла Маринина, считающаяся автором откровенно бульварного чтива, тогда как классик мировой литературы Селин, наоборот, все запутал, и именно из-за него я лишилась экземпляра своего романа, который, ко всему прочему, был у меня чуть ли не последним оставшимся от ничтожно маленького тиража.

И это Селин! А что говорить о Данте, Гомере, Петрарке, Шекспире, Боккаччо, Мольере, Сервантесе, Гете и Иисусе Христе! Сколько путаницы внесли в мир все эти личности! А сколько напрасно потерянных сил, времени и бабок повлекла за собой эта путаница! В итоге в наши дни только признание в любви к авторам детективов и «женских романов», да еще к поп-исполнителям, вроде Киркорова и Билана, способно что-то сказать о человеке окружающим и хоть как-то охарактеризовать его умственные способности. Все остальное не значит ровным счетом ничего!

Естественно, сама я всегда предпочитала книги Гомера и Данте книгам Марининой, а с учетом сказанного выше, вероятно, вообще никогда не могла бы позволить себе признаться в своей любви к ее творчеству, даже если бы была дочерью генерал-губернатора и имела мужа-банкира. Тем не менее краем глаза мне все-таки довелось видеть кое-какие куски телесериала, снятого по ее произведениям.

Само собой, только профессиональный следователь, каковым, как я слышала, когда-то была эта писательница, в состоянии поведать читателям о коварных физиках, создавших особое устройство, способное на расстоянии воздействовать на людей таким образом, что те начинают проявлять немотивированную агрессию. Это устройство было установлено на крыше одного научно-исследовательского института, отчего в окрестностях института резко поползла вверх кривая преступности.