Растревоженный эфир

— С этого момента, Арчер, — шептал Хатт, положив на стол покрасневшие от загара, покрытые веснушками руки, — мы вводим изменения в действующую ранее схему. Отныне подбором артистов, композитора, сценариста для «Университетского городка» будет заниматься Эммет. Вы, разумеется, можете предлагать ему своих кандидатов, но окончательное решение будет за ним. Это понятно?

Арчер не спешил с ответом. Подписывая контракт, он отчаянно боролся за свое право подбирать людей, с которыми ему предстояло работать. Без этого режиссер не мог нести никакой ответственности за то, что выходило в эфир. «Однако, — устало подумал он, — я и так пошел на многие компромиссы. Так что еще один компромисс ничего не решал». К тому же О'Нил понимал, что такое хорошо и что такое плохо.

— Да. Раз уж вы этого хотите.

— Хотим, — заверил его Хатт. — Мы решили, что «Университетский городок» отныне требует более пристального внимания.

«Отныне, — подумал Арчер. — Давно я не слышал, чтобы кто-нибудь употреблял это слово в разговоре».

— Я не знаю, — продолжал Хатт, — известили ли вы мистера Эрреса и миссис Уэллер об их новом… э… статусе…

— Нет, — ответил Арчер. — Я ждал разговора с вами и О'Нилом.

— Неужели? Так какой вариант кажется вам более предпочтительным? Вы хотели бы, чтобы Эммет переговорил с ними или вы лично сообщите им о своей победе? — Хатт доброжелательно улыбнулся.

— Я им позвоню.

Хатт пожал плечами.

— Как скажете. — Он задумчиво уставился в полированную поверхность стола. — Я думаю, с этим все ясно. За исключением одного. Я сожалею, что при нашем последнем разговоре в этом самом кабинете вы не вняли моему предупреждению. Если вы помните, я сказал вам, что в нынешние времена очень опасно защищать непопулярные идеи…

— Я не защищаю идею, — ответил Арчер. — Я защищаю двух людей, которые этого заслуживают. И все.

Хатт пренебрежительно отмахнулся.

— И непопулярных людей тоже. Я не знаю точно, каковы ваши побудительные мотивы, но, безусловно, в свое время они станут известны. — В голосе Хатта слышалась неприкрытая угроза. — А пока я с сожалением должен констатировать, что для нашей организации вы потеряли всякую ценность…

«Нашей организации, — повторил про себя Арчер. — Тем же тоном Хатт мог сказать: нашей церкви, нашей части, нашей страны. Он словно не знает таких слов, как «компания» или "фирма"».

— Каким-то образом, — с улыбкой продолжал Хатт, — вам удалось загипнотизировать старого глупого мистера Сандлера, и ради него какое-то время мне придется работать с вами…

Арчер встал.

— Если уж вас очень интересует, как мне это удалось, знайте, что я напоил его джином и обещал приставить к нему двух блондинок, когда он в следующий раз приедет в Нью-Йорк. А теперь позвольте откланяться. У меня дела. — Арчер чувствовал, что дрожит, и понимал, что с его языка вот-вот сорвутся резкие и очень обидные для Хатта реплики, произносить которые, конечно же, не стоило. А потому он заставил себя направиться к двери.

— Еще пару слов, мистер Арчер. — Хатт по-прежнему разглядывал свои руки, лежащие на столе, чуть тронутые флоридским загаром. — На дорожку. Позвольте посоветовать вам быть скромнее. После того как «Университетский городок» уйдет из эфира, а может, и раньше, вы больше не будете работать с нами. Более того, я считаю своим долгом поставить вас в известность о том, что в будущем, а утверждать это можно с большой долей вероятности, вам уже не придется работать на радио. — Вот тут он посмотрел на Арчера, маленький, злобный, довольный собой. Пусть режиссер знает, что он его враг, и враг могущественный.

Удивительно, думал Арчер, даже угрожая, Хатт говорит параграфами. Он посмотрел на тщедушного человечка по другую сторону стола и понял, что все каналы связи между ними перерублены. Говорить было не о чем. Арчер развернулся на каблуках и вышел за дверь. Когда он проходил мимо мисс Уолш, та вскинула на него глаза, блеснув потным лбом.

Стоя в телефонной будке в холле, Арчер прислушивался к длинным гудкам и поглядывал на проходящих мимо людей. Мужчины средних лет с заметным брюшком, стенографистки в очках, посыльные с пакетами, в которых стояли картонные контейнеры с кофе. У всех на лице спешка, словно они с нетерпением ждут, когда часы отмерят половину шестого. Наблюдая за ними, Арчер дал себе зарок следить за выражением собственного лица. Прежде всего за ртом. Губы сразу все выдают. Особенно у женщин. Одна за другой они проходили мимо, не замечая взгляда стороннего наблюдателя. И Арчер назвал бы их хорошенькими, если бы на их юности и красоте не лежала печать раздражительности, жалости к себе, разочарования, голода. Всегда ли так было, задался вопросом Арчер, или печать эта обусловлена временем и местом, Нью-Йорком и 1950 годом?

Гудки сменились щелчком, послышался голос Вика:

— Вик, это Клемент.

— Имя мне знакомо.

Арчер улыбнулся:

— Как дела?

— Корь по-прежнему имеет место быть. Я как раз на распутье. Думаю, то ли мне поспать, то ли оплатить счета за последний месяц, то ли прогуляться к киоску и купить вечернюю газету. А что делается в твоих краях?