Расцвет и закат Сицилийского королевства

Но вскоре он обнаружил, что выжидать слишком долго ему не позволят; события развивались слишком быстро. По всей Западной Европе сторонники Иннокентия набирали силу, а после собора в Этампе их влияние и запал еще больше возросли. Осенью 1130 г. они уже могли оказывать давление на Лотаря; совет из шестнадцати германских епископов собрался в Вюрцбурге и высказался за Иннокентия; и в конце марта Иннокентий появился с большой свитой в Льеже, чтобы принять присягу короля.

Лотарь не мог идти против своих епископов; кроме того, именно Иннокентий теперь признавался всеми как папа. Из всех европейских государей Анаклета поддерживал только один человек — Рожер Сицилийский. Этого факта уже было достаточно, чтобы лишить Анаклета какой-либо поддержки императора: по какому праву папа, будь он законный или нет, мог короновать какого-то нормандского выскочку как короля территорий, принадлежащих, собственно, империи? После коронации Рожера у Лотаря не осталось сомнений: папой должен быть Иннокентий. И однако — возможно, в такой же степени, чтобы сохранить лицо, как и по другим причинам, — он выдвинул одно условие: чтобы право утверждения епископов с вручением им кольца и посоха, утраченное империей девятью годами ранее, было возвращено ему и его преемникам.

Лотарь забыл о настоятеле из Клерво. Бернар сопровождал Иннокентия в Льеж; возникшая ситуация была как разиз тех, в которых его таланты проявлялись в полной мере. Вскочив со своего места, он перед всеми собравшимися обрушился на короля с поношениями, призывая его немедленно отказаться от своих претензий и принести клятву истинному папе. Как всегда, его слова — или, скорее всего, сила личности, стоящая за ними, — произвели впечатление. Это была первая встреча Лотаря с Бернаром; не похоже, что кто-то когда-то говорил с королем подобным образом. Лотарь умел проявлять твердость, но в этот раз, по-видимому, интуитивно понял, что сопротивляться невозможно. Он уступил. До того как начался совет, он официально выразил свою покорность Иннокентию и подкрепил собственные слова предложением, которое папа, вероятно, счел даже более ценным — ввести Иннокентия во главе имперской германской армии в Рим.

Уже во время своей коронации Рожер знал о силах, которые собирались против Анаклета и — поскольку он бесповоротно связал свою судьбу с антипапой — против него самого. Он шел на риск и знал это. Корона действительно была ему политически необходима, но он заплатил за нее тем, что навлек на себя гнев половины континента. В какой-то степени это было неизбежно; появление новой фигуры, сильной и амбициозной, на международной арене редко приветствуется остальными, а Рожер, кроме всего прочего, обзавелся страной, на которую претендовали и Западная и Византийская империи. Хуже было то, что именно в этот момент ему пришлось противостоять не только мирским властителям Европы, но также и духовным — особенно когда среди них находились такие люди, как Бернар Клервоский и аббат Петр из Клюни. В первые месяцы после выборов он мог заключить сделку с любым из претендентов на папство, и насколько более радужным выглядело бы теперь его будущее, если бы Иннокентий, а не Анаклет обратился к нему за помощью. Теперь же у Рожера, наверное, возникало неприятное ощущение, что он поставил не на ту лошадь.