Расцвет русского могущества

Шлецер, прочитавши Льва Диакона, приятно и подробно написавшего похвальное слово Цимисхию, до того сделался пристрастен к этому герою, что прямо уже говорит, вопреки самому панегиристу, что Дористол был взят, только неизвестно как.

Дористол был оставлен по договору о мире самим Святославом, запросившим мира, по благоразумному рассуждению всей дружины, что в голоде и без всякой помощи со стороны воевать дальше невозможно. Об этом подробнее других рассказывает Кедрин. «Все обстоятельства брани стекались к утеснению россиян, – говорит он. – Им не оставалось надежды получить от других себе помощь; единоплеменники их находились далече, а соседи, венгры, печенеги, боясь греков, отреклись от всякого вспомоществования. Болгарская земля (не ведая своего настоящего врага) город за городом отдавалась в руки грекам. Что оставалось делать? Бедствовали руссы в припасах, ибо ниоткуда их нельзя было достать; греческие корабли на Дунае тщательно за этим наблюдали. Между тем к грекам повседневно притекало обилие всех благ, и прибавлялись силы, конные и пешие…»[152] Вот что говорит Кедрин.

И все-таки честь русского меча нисколько не была оскорблена. Этот меч не вырвали из рук у Руси и не принудили положить его после кровавого дела. Напротив, его страшились до последней минуты. Последнюю победу над Русью, как видели, одержала собственно буря, отчего византийцы и приписывали свой успех чудесному заступлению святого Феодора. Цимисхий так был рад и так благословлял благополучный для него конец этой войны, что: 1) выстроил великолепный храм над мощами святого Феодора и на его содержание определил великие доходы. Самый город, где почивали мощи, вместо Евхании проименовал Феодорополем; 2) выстроил во дворце новый храм Спасителю, не пощадив никаких издержек на великолепное его украшение; 3) отложил обременительную народную подать с домов; 4) повелел на монетах изображать образ Спасителя и на обеих сторонах начертывать слова: «Иисус Христос. Царь царей», чего прежде не бывало и что соблюдали и последующие императоры. Все это показывает, в какой степени была опасна и тяжела для греков борьба с Русью. Все это служит также свидетельством, что русское предание без всякого хвастовства рассказывает одну полную правду и излагает дело вполне исторически, т. е. в его существенных чертах. Оно рисует достовернейший общий очерк всего события, всех битв, всех переговоров, всех обстоятельств войны и всех отношений к грекам. Это общий приговор народной памяти над совершившимся народном делом. Все русское патриотическое хвастовство, которое так смутило Шлецера, высказывается лишь в одном обстоятельстве, что Святославу греки давали дары и соглашались платить дань. Они это непременно и исполнили, чтобы удалить его от Адрианополя, где, по всей видимости, заключен был мир, усыпивший Святослава в его Переяславце – до того, что Цимисхий коварным образом мог свободно и спокойно перебраться через Балканы. Выдача Цимисхием хлеба на каждого ратника в глазах русских была тоже данью; иначе эту помощь и назвать было нельзя, потому что в простом рассуждении данью называлось все то, что давали. О дарах Ольге в царском дворце «Паломник» Антония выражается также, как о дани: «Когда взяла дань, ходивши к Царюграду». Понятие о дани, конечно, выражало народную гордость, но в настоящем случае оно имело большие основания выражаться так, а не иначе. Эту черту народной гордости летописец занес в свою летопись, как обычное присловье в рассказе о последствиях войны. Но он тут же занес в летопись и свою исповедь о том тяжелом затруднении, в каком находилась Русь, и привел самый документ, нарисовавший в полной истине русскую неудачу.