Расцвет русского могущества

Летописец не обозначил племенных границ славянского расселения, указывая только главные его города. О полянах он сказал, что они сидели в полях, и средоточие их указал в Киеве. Но Киев не был серединным местом полянских земель. По всему вероятию, в давние времена их сердцем было течение Роси; оттого же они и прозывались русью, росоланами и роксоланами. Можно полагать, что на юге их границами был тот угол, где в Днепр с востока вливалась река Орель, или Ерель, которую русь называла углом, и где с правой, западной стороны Днепра находились источники Ингула и Ингульца, которые тоже означают угол. Не потому ли эти реки и прозваны углами, что на самом деле они составляли углы или границы собственно русского оседлого племени? Можно полагать также, что западная граница полян не переходила дальше Верхнего Буга на юго-запад и Тетерева на северо-запад; восточной границей был Днепр. От Киева за Вышгородом тотчас начиналась земля древлян, затем по Припяти – земля дреговичей, на Десне – земля северян, а несколько выше, по Сожу, жили радимичи; дальше само течение Днепра составляло тоже границу со смоленскими кривичами.

Этим пограничным местоположением Киева объясняется и особая вражда к нему ближайших его соседей, древлян, которые вначале причиняли ему большие обиды. Вольный город раскидывал свое поселение в их земле или очень близко от их рубежа, и вражда необходимо возникала от тесноты, от захвата мест и угодьев. Быть может, вся местность Киева в древности принадлежала древлянской области. Имя полян в коренном смысле обозначает земледельцев – степняков, которые с течением времени, как видно, забирались по течению Днепра все выше и выше и прежде всего захватывали, конечно, вольные берега. Точно так же и промышленность севера, спускаясь все ниже по Днепру, могла указать выгоднейшее место для поселения города, хотя и на древлянской земле, но в области владычества полян, т. е. на самом течении Днепра. Все это заставляет предполагать, что Киев с самого своего зарождения не был городом какого-либо одного племени, а, напротив, народился в чужой земле древлянской, из сборища всяких племен, из прилива вольных промышленников и торговцев от всех окрестных городов и земель.

Само собой разумеется, что по всем этим обстоятельствам, находясь на большой дороге и на великом сумежье разных племен, город Киев не мог сохранять в своем населении характер племенной однородности и не мог оставаться чистым, без примеси поселком одних только полян. Он, как мы сказали, по всему вероятью, и зародился из племенной промышленной смеси. Мы уже говорили в первой части труда, что самые имена трех братьев могут указывать на три разноплеменных источника, из которых составилось его население еще в незапамятное время[78]. С юга от Черноморских краев сюда приходили люди, которым нужны были товары севера, особенно так называемая мягкая рухлядь, дорогие меха, о торговле которыми в этом месте еще в IV веке прямо упоминает готский историк Иордан; а о древнейшей торговле янтарем упоминает писатель II века Дионисий. Но, конечно, еще более значительный прилив разноплеменного населения должен был идти сюда от верхних земель, чему много способствовали свободные речные дороги с запада, севера и востока. Кому были необходимее сношения с богатым Черноморьем, тот, конечно, в большом числе приходил на это киевское распутье, стоявшее в известном смысле у самых Черноморских ворот. А верхним землям, несомненно, черноморский торговый юг был еще необходимее, чем самим полянам, которые в этом отношении являлись только посредниками сношений севера и юга.

Первый летописец знал и еще предание или современное ему мнение, гадание о первом киевском человеке. Некоторые сказывали ему, что Кий был перевозник, что тут некогда был перевоз с этой стороны Днепра на другую, восточную, а потому люди говаривали так: «Пойдем на перевоз, на Киев». «Но так объясняли дело незнающие, несведущие, – замечает летописец, – потому что Кий был князь в роде своем, т. е. старейшина, и как князь ходил даже в Царьград к какому-то царю, и великую честь принял от того царя. Как все это могло случиться, если бы он был перевозник?» – заключает летописец. Здесь коренную идею предания, или основную общую мысль о значении древнего Киева, летописец толкует обстоятельствами самых дел и потому не только не находит между ними связи, но и указывает великую несообразность, чтобы перевозник, ходивши в Царьград, получил там великую почесть от самого царя.

Между тем сказание о перевознике, быть может, еще вернее обозначает древнейшее значение Киева для всей Русской страны. Как перевозник, Киев был посредником сношений западной стороны Днепра с восточной, т. е. с Доном, Волгой и Каспием; но в то же время, как перевозник, он на самом деле был посредником и пособником в сношениях далекого севера с черноморским югом и в качестве такого посредника всегда был принимаем в Царьграде с немалой почестью.