Растущая луна: зверь во мне

Уренчи, которую по обычаям эйманов, едва она вошла в его дом, переименовали в Рену, Дафан встретил в одном из приокеанских племен, где женщины были тонкокостные, светловолосые и забитые. Тогда он не объяснил бы, почему обратил внимание на девушку, но теперь понимал, что виной тому были ее влюбленные глаза, следившие за чужеземцем каждый миг. А ведь любовь к мужчинам не из их племени была под запретом. Может быть, эта история закончилась бы ничем, если бы отец Уренчи не собрался поучить дочь за неподобающее, по его мнению, поведение. А девушка возьми и крикни: "Можешь убивать, он все равно сделал меня женщиной". Она солгала, но после такой дерзости ожидала ее только смерть, потому что никто бы не взял в жены Уренчи, а дома она уже стала обузой. В общем, Дафан пожалел девушку. Пришлось ее украсть и забыть дорогу в это селение, потому что ему бы никогда не простили этого поступка. Два года она жила содержанкой в Хаббоне, в доме, который он снял для нее. Пока Уренчи жила в достатке, пока никто не бил и не оскорблял ее, не заставлял тяжело работать, она превратилась в очаровательную женщину, которая уже не вздрагивала, когда любовник делал резкие движения, не стеснялась проявлять свои чувства. Дафан заметил, что, уезжая от нее, тоскует, а возвращаясь, — радуется. Это было веским основанием для женитьбы.

Три года как Рена переехала на Герел, в родовой замок Дафана, где он жил с братом. Охотник сразу совершил над ними обряд. Но лишь в его последний приезд, жена обрадовала известием о беременности. Она ожидала, что до осеннего Обряда, муж будет с ней, а может, и после задержится. Ужасно огорчилась, когда он сообщил об отъезде. И хотя он огрызался на Корсака, женщину здесь найти бы не мешало. Жену во время беременности лучше не беспокоить. Когда Охотник венчал эйманов, у молодоженов появлялась новая татуировка: будто венок из цветов надевали на верхнюю часть руки. У мужчины на правом предплечье, у женщины — на левом. Это гарантировало, что избранница зачнет хотя бы одного эймана, но не предохраняло от выкидышей, которые реже, чем у людей, но бывали, потому и бездетные семьи эйманов встречались.

Дафан сквозь прикрытые ресницы взглянул на заскучавшего Корсака. Вот зачем этот женился, совершенно непонятно. Любовью к женщинам он напоминал Льва, живущего с Каракаром, но если Удаган до сих пор не создал семью, то Елиад привел женщину в двадцать два года. Теперь у него росло двое сыновей: Койот и Фенек. Но неужели он так торопился род продолжить? Наверно, именно так. Когда он женился, как раз его брат Майконг погиб, не оставив наследника.

За окном появились просторные, массивные дома с высокими каменными стенами и сараи с широкими полукруглыми козырьками над входом — деревня рядом с Щевом. Чем-то эти строения напоминали замки эйманов, и не раз закрадывалось у Дафана сомнение: не отсюда ли прибыли эйманы в плодородный Герел? Ходила у эйманов легенда, что когда-то — так давно, что никто не помнит сколько столетий назад — они жили в другом месте. И тогда не Охотник, а Лесничий управлял их жизнями. Это были лучшие годы. Никто не имел власти над ними. Дафан легко бы поверил, что в это золотое время они жили на Гучине. Так всегда бывает: добрый Лесничий, так земля плохая, климат холодный. На Гереле жить намного лучше, но там Охотник, ломающий их волю. Охотник, как неизбежное зло, пытаться уклониться от которого значит навлечь на себя еще большую беду.

— Как ты думаешь, Халвард что-то подозревает? — Еж опять удивился, насколько созвучны мысли у эйманов. Он размышлял об Охотнике, и Елиад о том же. "Вот он от чего так посерьезнел… Вспоминал". В тот день Охотник здорово всех напугал. Сидел за столом, посмеивался, унижал, и всячески показывал, что видит их насквозь. За что Дафан ненавидел Халварда, так это за его насмешки. Фарей был не такой. Когда он погиб, Дафану было всего одиннадцать, но он хорошо запомнил степенного старика, который разговаривал внушительно, создавая впечатление подлинного благородства. Наверно, так разговаривают короли в изгнании. Те, кто достоин называться королем. После такого человека — сопливый юнец, который так и норовит ткуть носом в дерьмо, чтобы продемонстрировать собственную власть и беспомощность эйманов, — тут и спокойные озвереют.

— Конечно, — безразлично ответил Дафан. — Не подозревал бы — не пришел.

— Поражаюсь я Каракару, — рассмеялся Корсак. — Ну ладно мы, молодежь зеленая, в эту свалку полезли, мы же не знаем, что такое изгнание, гнев Охотника, но он-то! Мало что ли показалось? Еще хочет?

— Его-то как раз понять можно, — Еж посмотрел в окно. — А тебе зачем этот заговор понадобился?

— А у меня прибыльное дело в Энгарне, — расплылся в улыбке Елиад. — И много красивых женщин, которых настоящий мужчина должен защитить, а не бросить.

— Ну и защитил бы, — предложил Дафан. — Вывез бы их куда-нибудь в безопасное место.

— А их семьи? А семьи партнеров? Всех не вывезешь. Да ты же знаешь, у половины эйманов так. Эта война здорово по нам ударит.

— А ты думаешь, убьем Охотника — войны в Энгарне не будет?