Растворимый Кафка

Выставка едва ли стоила упоминания. Старинные персидские миниатюры, ковры, циновки и другая хуета. Впрочем, это не остановило половину тбилисской элиты, заполонившей зал. Как никак руководителем – или, как сейчас говорят, куратором – выставки была сама Эка Джапаридзе. Если не знать, что проходит выставка иранской культуры, впору было б вообразить, что идет показ мод. Скромное обаяние грузинской мелкой буржуазии представить себе нетрудно. No comment. На экспонаты никто не обращал внимания. Срать на них все хотели. Толпились и перемешивались только-только выпрыгнувшие из джипов павлины с распущенными веером хвостами, черные вороны, жирные куропатки, подгримированные курочки, туалетные утята. Слегка утомленную и улыбающуюся, как Джоконда, Эку разом снимали несколько телекамер. Журналисты совали ей в рот букет микрофонов. Интервью брали не как у живой бабы, а как у чуда, снизошедшего с небес… Микрофоны сверху, микрофоны сбоку, микрофоны снизу, микрофоны из ниоткуда… «Бамболейо, бамболейа»… Колыхалось море вечерних платьев, шикарных нарядов, причесок и духов. Хуй в рот, ириска в жопе, и, наоборот, хуй в жопе, ириска в рот. Не было разве только Вуди Аллена и Гио Сумбадзе. По той единственной причине, что первого не было в Тбилиси, а второй был чрезвычайно занят. Да я ебала! Очень понравился только один экспонат – плитка белого кафеля с синим непропорциональным абрисом слона. Недурно бы выложить слонами всю ванную.

Иное дело оперный театр, да еще с постановкой «Чайки» Кончаловского. Ах, Кончаловский… О, боже! Это какой Кончаловский? Тот самый! Оле, оле, оле, оле. Just a perfect day.

При входе Заза прошептал мне на ухо:

– Позвольте напомнить вам, что здесь собирается почтенная публика, – и погладил по голове, словно дрессированную обезьяну, перед тем как представить ее цирковой комиссии. Что за хуйня! Явная пощечина, но я проигнорировала, не стоит из-за этого заводиться.

В опере тусовалась вторая половина тбилисской элиты. Совковая интеллигенция – увядшие, побитые молью старушки, и нынешние, загоревшие в соляриях, по паре раз липосакцированные и все равно расплывшиеся дамы (вообще-то, ладно уж, от глотки у тебя начинаются ноги или задница над пятками, главное – разбираться в театральном искусстве, как я, то есть как свинья в апельсинах) дружно курили странно длинные слим-сигареты. «Кукуррукукуууу… Палома…» И все при этом напружиниваются и напрягаются, чтоб не упустить невидимого глазом, неслышимого ухом, несказанного словом. Парча и шелк состязаются в количестве навешанных на них украшений, да еще и серьги от GFF с целую люстру, часы от Brecuet, брошки от Cartier, браслеты от Fred, туфли от MIU MIU, и т. д., и т. д., и т. д., и т. д. Стразы от BVLGARI — просто попса. Intensive brilliant & Glamour. Целая галерея дам без оргазма. Их навалом, как безалькогольного пива, безкофеинового кофе, обезжиренного молока и безникотиновых сигарет в супермаркетах. И фраеры, толстые фраеры, конечно же, тут. Обычная хламурная тусовка. То и дело нужно кому-то кивать, с кем-нибудь раскланиваться, целоваться, жать руки, подмигивать, помахивать, подмахивать, засовывать палец в жопу. Кого только здесь не было, разве только Вуди Аллена да Георгия Гвахария. Первого просто не было в Тбилиси, второй не выносит Кончаловского. Я тоже не фанатка Кончаловского и не театрал, но спектакль, кажется, был неплохой. Типа кино, в общем. Только тянулся более трех часов. Сущее всенощное бдение. Я так долго сидела как вкопанная, что задница просто одеревенела. Особо тяжко приходилось между овациями. Как только публика начинала хлопать, я сразу же выпускала газы в бархатную мякоть кресла. Классический способ! Счету нет, сколько раз я пукнула в тот вечер, датчик, если б он висел у меня на жопе, точно перегорел бы. Если верить греческим мифам, лоно Сциллы было набито щенками, а вот я в тот день прямо лопалась от газов. Выпускала их то долгим протяжным залпом, а то и мелкими, дробными выстрелами. По возможности старалась бесшумно. Неужели вы никогда не пукали в кресло? Помню, есть такие строки в стихотворении Иегуды бен Галеви: «О любовь, благодать тебе…». С этими словами я вполне могла бы обратиться к оперному креслу. В итоге, как Наполеон погреб под стенами Сен Жанн д'Арк свою великую мечту, так и я схоронила в кресле добрый кубометр кишечных ветров. Вроде бы никто вокруг носа не зажимал.

Только Заза скинул у меня с подглазья ресницу, сжевал ее и между овациями бросил:

– Хочешь на голову нам нагадить?

Да похуй. Я и ухом не повела. И так проблем хватает. Утром, кажется, мылась, а уже вроде как чем-то несет. У меня всегда так перед месячными: раскалывается голова, ломит все кости и к тому же жутко обостряется чувствительность к запахам.