Расул Гамзатов

«Подлинный нравственно-этический суд совершил Цадаса над позорными проявлениями женского бесправия, — добавляет Амри Шихсаидов. — Поэт ратовал за раскрепощение горянки, защищал её от унижений, сетовал, что “из-за неверного взгляда на женщину мир хромает на одну ногу”».

Люди жадно вслушивались в его новые стихи, которые, кроме прочего, скрашивали их нелёгкую жизнь. И Гамзат оправдывал их ожидания. Ворам, казнокрадам, взяточникам, всем, кто жил нечестно, плохо спалось в ожидании новой сатиры или басни Цадасы.

«Гамзат слышит и голос худой овцы, и стоны коня с израненным хребтом, — писал он о себе. — Гамзат читает жалобы волов с намозоленными от ярма шеями и горькие вопли сельпо, опустошённого растратчиками. Гамзат не любит пчелу, которая не даёт мёда, и курицу, что не несёт яйца».

После губительных мутаций с алфавитом культурная жизнь стала понемногу оживать. Литература в чём-то зависела от политических режимов, но продолжала существовать даже при самой мрачной тирании. Теперь же и в этой сфере происходили явные перемены к лучшему. Началось издание учебников, переведённых на новый алфавит, выходили первые книги.

ПРИЕЗД РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

За год до намеченного на 1934 год Первого съезда советских писателей в Дагестан приехали писатели из России. Среди самых известных из них были Николай Тихонов, Пётр Павленко и Владимир Луговской.

Сохранилась фотография лета 1933 года, на которой Гамзат Цадаса изображён с приехавшими в Хунзах Тихоновым, Луговским и Павленко. Побывали они и в ауле Цада в доме Гамзата. Расул Гамзатов вспоминал о их приезде, как они беседовали о литературе и читали друг другу стихи.

«Русского языка отец не знал, — писал Расул Гамзатов. — Ему приходилось на арабском же языке читать Чехова, Толстого, Ромена Роллана. Ни о ком из них горцы тогда не имели представления. Больше других писателей отец любил Чехова, особенно понравился ему рассказ “Хамелеон”, и он часто его перечитывал». Но писатели легко находили общий язык, лишь в крайних случаях пользуясь помощью переводчика.

А затем русские писатели начали переводить стихи Цадасы и открыли его русскоязычному читателю, как и других поэтов Дагестана.

Приехали писатели на машине, которая была тогда в диковинку. Дальше, по горам, писатели путешествовали на лошадях. Когда они приехали на родину поэта в аул Цада, это почти совпало с большим событием — Гамзат Цадаса добился, чтобы в аул провели водопровод. Про этот водопровод позже писал Владимир Огнёв, прочитав где-то статью, высмеивавшую водопроводный кран. «Пригласить бы такого “специалиста” по вопросам народности в аул Цада и дать ему двухвёдерный кувшин... Вряд ли он бы стал после этого, вообще, статьи писать».

Гости были очарованы Кавказом, его природой, историей и людьми, изучали быт и культуру горцев, отмечали приметы новой социалистической жизни. С их приездом началась особая глава в дагестанской литературе и литературе о Дагестане. В центральной печати стали выходить стихи, рассказы, повести о Дагестане. Появились переводы дагестанских поэтов.

В очерке «Кавалькада» Николай Тихонов писал:

«Лошадь моя шла шагом, помахивая гривой. В общем звоне стремян, скрипе седел и похрапывании коней явился мне ещё один стих...

Вечерним выстрелам внимаю...

Никаких выстрелов слышно не было. Всё было тихо в этой дружеской долине, всё было мирно, и только эти две строки, как будто прилетевшие из глубины скал или рождённые блеском далёкой реки и одуряющим запахом лугов, звучали в моей голове».

Выстрелы зазвучали позже, в книге Петра Павленко «Шамиль» — о борьбе горцев за свободу и независимость. Его приезд в Дагестан, на родину Шамиля и Хаджи-Мурата, дал возможность воочию увидеть места действия грандиозной исторической драмы, окунуться в атмосферу событий, познакомиться с земляками и даже потомками будущих героев его книги.

Русские писатели стали продолжателями замечательной литературной традиции, заложенной Грибоедовым, Пушкиным, Бестужевым-Марлинским, Лермонтовым, Львом Толстым, которые знали Кавказ не понаслышке, были участниками и очевидцами многого из того, о чём писали в своих произведениях. Кавказ менял всех, кто оказывался в его объятиях, а классики изменили представление российского общества о Кавказе.

«Я вижу Кавказ, — писал Александр Бестужев, — совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши». Прекрасная, окутанная чарующими легендами страна, её воинственные жители, их героическое противоборство с северным титаном, смешение языков, рас, религий, политических интересов и человеческих страстей — всё это стало для Бестужева, который взял себе псевдоним Марлинский (фамилия декабриста была под запретом), бурным источником творческого вдохновения.

Он не только писал о Кавказе, одним из первых Бестужев-Марлинский начал переводить поэзию горцев. Поразившую его прощальную песню мюридов он перевёл так: