Расул Гамзатов

Творилось нечто загадочное для большинства населения страны. Были выпущены ваучеры, и формально каждый получил право на часть национального богатства. Было объявлено, что за каждую такую бумажку можно будет получить два автомобиля «Волга». Получить автомобили не удавалось, люди не знали, что делать с этими «приватизационными чеками». А так как население к тому времени практически лишилось своих трудовых сбережений, замороженных в банках, то оно попросту продавало свои ваучеры за гроши на чёрном рынке, чтобы получить хоть что-то. Ваучеры охотно скупали те, кто знал, что с ними делать. За ваучеры прежние директора могли выкупить акции своих предприятий. Сколачивались колоссальные состояния. А народ, как всегда, оставался обманутым.

Смотри — там очередь за водкой, за вином,
За квасом, за бензином, молоком.
И только кровь течёт безвинно,
Она дешевле кваса и бензина[177].

«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!» — предостерегал мудрец Конфуций. Но ловкие дельцы смотрели на дело иначе. Почувствовав, что безумное время таит в себе безумные возможности, они вольготно мародёрствовали на руинах советской экономики.

Ослабление морального иммунитета приводило к тому, что люди утрачивали способность делать достойный выбор между выгодой и нравственностью. Духовный вакуум оказывался опаснее вакуумной бомбы, порождая кризис социальных и культурных ценностей. Бездуховность вела к бесчеловечности. В опустошённые души легко можно было посеять всё, что угодно — от терроризма до наркомании. Эти губительные сорняки прорастали быстро и не требовали окультуривания. Моральные барьеры становились всё ниже и грозили исчезнуть окончательно. Человеческие добродетели пора было записывать в Красную книгу как отмирающее явление.

«Сон разума рождает чудовищ», — предрекал испанский живописец Гойя. «Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы!» — взывал Толстой, проповедуя жизнь по совести. Но их не услышали, как не слышали множество других творцов, писателей, философов, пытавшихся вернуть человечеству человеческий облик.

И всё же Расул Гамзатов и его почитаемые в стране коллеги пытались спасти духовное единство. Но их не слушали. После экономики принялись делить культурные ценности.

Это наследие было огромно, но в цене оказалось лишь то, что имело материальную ценность — недвижимость, денежные средства, музейные ценности и многое другое. Предлагалось разделить даже Большой театр — бесспорно общее культурное наследие, но как это сделать, никто не знал. Разве что снять квадригу с крыши и установить где-нибудь в парке на окраине бывшего СССР. Ещё можно было разобрать по бывшим республикам фигуры, окружавшие фонтан Дружбы народов на бывшей Выставке достижений народного хозяйства СССР.

В Министерстве культуры СССР существовал экспертный совет, участвовавший в финансировании театров. Последним деянием совета стала раздача денег, зарезервированных на покупку пьес. Десятки драматургов из разных республик получили приличные гонорары, на которые уже и не рассчитывали. Последней пьесой, закупленной Министерством культуры СССР, оказалась пьеса автора этой книги под названием «Анабиоз, или Игра в дурака». Комиссия сочла её очень актуальной на том основании, что речь в пьесе шла о тюрьме, оставшейся без охраны, и бывших заключённых, не спешивших её покидать.

Расул Гамзатов не скрывал своего возмущения тем, что творилось вокруг:

А тот, кто обещал на рельсы лечь,
Стал режиссёром этого позора.
Его бояр бесчисленная свора
Не собиралась ничего беречь[178].

Расул Гамзатов писал теперь меньше, состояние общества к поэзии не располагало. Да и близких ему переводчиков, из тех, что ещё остались, Гамзатову заботить не хотелось. Он понимал, что им приходится нелегко, за издания платили всё меньше, и нужно было как-то выживать. «Kunst will Gunst», — говорят немцы («искусство нуждается в покровителе»). Но государство отстранилось от культуры, литературы, поэзии, а новые Медичи и Морозовы всё не появлялись.

Школа перевода, которая уже многие годы едва подавала признаки жизни, была в смертельной опасности, ещё немного, и она могла исчезнуть совсем. Это беспокоило не только Расула Гамзатова, национальная литература могла лишиться моста, который связывал её с литературой мира. Поэт сказал об этом в беседе с Косминой Исрапиловой:

«— На протяжении многих лет вас переводят одни и те же переводчики. С одной стороны, это вроде бы хорошо, но с другой — у них возникает стереотип “гамзатовской поэзии”, который неминуемо сказывается на качестве работы. Как-то в разговоре со мной Валентин Берестов даже сказал, что Гамзатова “затрепали” старые переводчики, ему нужны молодые, со свежим взглядом. Вы согласны с ним?