Расул Гамзатов

Литература с её великими гуманистическими традициями ещё на многое была способна, но оставалась невостребованной. Зато в политических противостояниях известные поэты ценились, и Гамзатова не раз пытались в них втянуть. Но его влекло другое, то, по чему соскучилась его поэтическая муза.

Орать с трибуны предлагают мне,
Не лучше ли шептаться в тишине
С красавицей застенчивой и юной,
Чем глотки драть на митинге с трибуны?[183]

В апреле 1999 года Расула Гамзатова наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» за выдающийся вклад в развитие многонациональной культуры России.

«Награды — не самое главное, — говорил поэт, беседуя с Фатиной Убайдатовой. — Важнее истина, признание народа. Сегодня даже то, что противоречит поэзии, стало поэзией. Не помню ни одного настоящего поэта, который бы не был страдальцем. Двадцатый век уходит, кто останется? Блок, Пастернак, Гумилёв, Цветаева, Ахматова — всех их преследовали и без единой награды похоронили. Но у них была другая награда — признание народа. А я по сравнению с ними праздно жил. Правда, о многом жалею».

Многочисленные награды поэта уже не гарантировали привычно большого количества изданий. Гонорарное половодье иссякало, мелели финансовые реки, пересыхали их привычные русла... Но Гамзатов беспокоился не о себе, а о своих коллегах:

«Взять нас, писателей. Мы должны книги писать, издавать их, получать деньги за свой труд, содержать себя и семью, — говорил Гамзатов в интервью с Надеждой Тузовой. — Сейчас если шестидесяти- или семидесятилетний писатель хоть небольшую пенсию получает, то сорокалетний не имеет ничего! Как жить? Да и авторитет писателя упал. Раньше один писатель говорил — тысячи человек слушали. Сейчас тысячи говорят — одного слушателя не найдёшь. Богатым читать некогда, а бедным книги купить не на что».

Не желая принимать то, что происходило вокруг, Расул Гамзатов не раз говорил, что ему надо бы писать не стихи, а книгу «Это не мой Дагестан». То, что сделали с Кавказом, со всей Россией, он воспринимал как предательство, как государственное преступление и личное оскорбление.

«Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ ИЗ ПЕСЕН»

В мае 1999 года широко отмечалось двухсотлетие Александра Пушкина. Любовь к великому поэту в семье Гамзата Цадасы стала наследственной.

С милым томиком Пушкина
Встретил я юность,
На столе моём рядышком
Блок и Махмуд...[184]

Расул Гамзатов писал: «“На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн”, — сказал Пушкин о Петре Великом. Теперь всему цивилизованному миру ясно, что сам Пушкин стал Петром Первым русской поэзии — смелым и могучим преобразователем, ускорителем культурного возрождения великого народа.

Мне дорог Пушкин прежде всего тем, что он преданно любил Россию. Но он становится мне ещё и ещё ближе при укоренившейся в сознании мысли, что подлинно русский поэт, по словам Гоголя, “единственное явление русского духа”. В век самодержавного высокомерия с надеждой и верой думал он о том времени, когда “народы, распри позабыв, в великую семью соединятся”...

Пушкин сопровождает нас всю сознательную жизнь, но на склоне лет мы как бы возвращаемся к нему, будто на исповедь. Помню, как в больнице Твардовский перечитывал письма Пушкина. В годы моей молодости старый Маршак посоветовал: читайте Пушкина! Теперь я понимаю, как глубоко и Твардовский и Маршак были правы. Нравственные заветы Пушкина — на всю жизнь, на века!..

Прав был тот, кто изрёк, что гений — это символ. Пушкин стал символом света и совести. Но даже имя гения не обошлось без капризов сплетения хулы и хвалы. Как бы ни было горестно, приходится вспомнить призывы: то — “сбросить его с корабля современности”, то — “назад, к Пушкину”. Кое-кто приноравливался даже встать рядом с ним, а то и с надеждой примеривался к его пьедесталу. Но всё суетное потерпело безнадёжный провал, ибо Пушкин — величина неизменная и ни с чем несоизмеримая».

Гамзат Цадаса, сказавший о Пушкине: «Певец, народа собеседник», перевёл на аварский язык его «Памятник». Ощущение сопричастности к наследию гения, которое с годами лишь усиливалось, подвигло и Расула Гамзатова на продолжение традиции осмысления миссии творца. Восходящая к оде «Exegi monumentum» («Я воздвиг памятник») Горация, поэта золотого века древнеримской поэзии, эта традиция не прерывается тысячи лет. Гораций написал: