Ратибор Новгородец

— А почему теперь пошли? — спросил волхв. На медвежьей морде вообще трудно распознать выражение, но Ратибор готов был поклясться, что Белоян улыбается. Похоже было, что он великолепно знает, почему именно пошли ноги у Ильи Муромца, но не хочет говорить.

— А тут такая история вышла. Сижу я как-то у окна (я вообще все больше у окна сидел, чтобы хоть видеть, что в деревне делается), а под окно калики подходят. Добрый человек, говорят, принеси-ка странникам пивка попить. А у меня норов тяжелый, я поначалу подумал — издеваются, безногого за пивом посылают. Соскочил с лавки, чтобы трепку им задать, и тогда только опомнился, что на ногах стою. А калики стоят, усмехаются себе. Поклонился я им в ноги, принес пива, а они над ним пошептали и ко мне — сам, мол, сначала испей. Ну, я выпил…

— И что? — свистящим шепотом спросил Ратибор.

— Да ничего особенного. Только вот с тех пор как злой становлюсь — дерево с корнем могу вырвать.

Князь покачал головой, видимо, вспомнил о волшебной чаше, но потом передумал.

— Ну что, други, — спросил он, — примем Илью, по прозванию Муромца, в дружину без испытания?

— Примем! Почто его испытывать, когда и так все ясно? — нестройно зашумели богатыри.

— Так тому и быть, — подытожил князь. — А вот тебя, — теперь он смотрел на новгородца, — мы еще проверим. Пойдемте-ка все во двор!

На том дворе, куда высыпала дружина, тренировались младшие воины, еще не заслужившие права пировать за княжьим столом. При появлении Владимира они разошлись по сторонам, дав старшим место. Князь остановился у крыльца и сел в принесенное кресло. Лешего выдвинули в середину круга. К Владимиру подошел воин, что-то выслушал, а затем повернулся. Видимо, это был дядька — наставник молодых дружинников.

— Ты мечом умеешь? — обратился он к Ратибору и изобразил рукой в воздухе, что, по его мнению, Леший должен был уметь мечом. Получалось, что от молодого воина требовалось умение ловко отрубать самому себе уши.

— Нет, — признался Ратибор, — я все больше секирой…

— И то неплохо, — согласился спрашивавший, отобрал у одного из младших кметов секиру и со свистом крутанул ею в воздухе. — Помашем? Эти тупые, как валенки, не поранимся.

Собственно, Леший предпочел бы, чтобы секиры были острые — с тупым оружием он всегда чувствовал себя как-то неуверенно — но делать было нечего, тут все же не смертный бой.

Противник обманчиво медленно замахнулся. Ратибор знал о коварстве такой медлительности, но все равно чуть не засмеялся от радости — именно против этой манеры драться он давно отработал защиту. Секира Лешего устремилась вперед в неотразимом выпаде. Но богатырь словно бы исчез с того места, где только что стоял, а его оружие угрожающе зависло над головой новгородца. Тот чудом сумел уклониться и рубанул снова, на сей раз сбоку. Теперь секиры с глухим лязгом столкнулись. Дядька рванул оружие к себе. Ратибор еле сумел освободить застрявшее лезвие, отпрыгнул назад и закрутил секирой перед собой, образовав непроницаемую стальную завесу. Богатырь, в свою очередь, прянул вперед, проделав секирой какой-то мудреный финт. Лязг, стук — и Ратибор почувствовал, что проклятая железяка неудержимо рвется из руки. Все попытки остановить ее были тщетны — секира радостно устремилась к ближней стене, где и улеглась. Богатырь оскалился и опустил оружие. Ратибор покраснел и потупился.

— А по-моему, стоит взять! — неожиданно заявил богатырь, хотя никто ему вроде бы и не возражал. — Парень, ты сколько времени этой железкой машешь?

— Пять лет, — почти шепотом ответил Ратибор.

— Пять? А я уже двадцать пять, и каждый день, так что не расстраивайся. Слышали, парни? За пять лет так навострился! Нет, — тут он поклонился в сторону сидевшего князя, — по-моему, такого бойца грех не взять. Сыроват, конечно, но ничего — натаскаем!

Владимир кивнул.

— Тебе, Хельги, я верю. Радуйся, Ратибор, сбылась твоя мечта!

А вечером была пьянка. Самая что ни на есть настоящая. На радостях Ратибор пригласил Илью и воинского дядьку Хельги со смешным прозвищем Лодыжка в ближайшую корчму. Пир стоял горой, вино лилось рекой. Богатыри ели и пили, как… словом, как богатыри. Хельги при этом то и дело порывался спеть любимую ругательную песню, от которой, по его словам, земля тряслась и стены рушились. Илья больше молчал, но чарки опрокидывал в себя одну за другой. Захмелел он, кажется, еще после третьей (видно, дома хмельное не часто пробовал), а пить продолжал просто механически. Ратибор же пил со счастливой улыбкой, которая постепенно становилась все шире и шире. Корчемник еле успевал подносить новые кувшины.

В конце концов Леший ощутил настоятельную необходимость выйти во двор по малой нужде. Спотыкаясь и пошатываясь, он спустился с крыльца, с чувством отлил у близстоящего забора, и, возвращаясь назад, чуть не споткнулся о двух гуляк, упившихся до состояния тряпки и мирно покоившихся у крыльца корчмы. Некоторое время Ратибор задумчиво их разглядывал.

— Обоих вас постигла жестокая кончина, — торжественно (хотя и несколько несвязно) вымолвил он наконец, рухнул на лежащих и тут же заснул.

Глава третья