Ратные подвиги простаков

Клавдия Гавриловна смутилась от неожиданного запроса, но ей на выручку подоспел Прохор Матвеевич, своевременно вышедший из спальной комнаты. Он сообщил жене, в каком отдаленном месте кладовой хранятся запасы ландышевого мыла, чем окончательно исчерпал вздорное недоумение жены.

После умывания они пили чай с курагой и сдобными пышками, ведя при этом непринужденную беседу. Прохор Матвеевич справлялся о том, не погубит ли революцию свободная торговля, что существенно отрицал Степан Барабуля, полагавший, что только свободная торговля завершит диалектику революции.

После они говорили о простолюдинах, познавших в революции толк, обоюдно причисляя себя к таковым. Удовлетворившись беседой в полной мере, Прохор Матвеевич предложил Степану Барабуле личную дружбу.

— Дружбу? — переспросил Барабуля. — Что же, можно, пожалуй бы, и принять эту дружбу.

Прохор Матвеевич принял уклончивый ответ Барабули за полное согласие и протянул ему руку. Барабуля сделал вид, что протянутой руки он не приметил.

— Я, братишка, мыслю диалектически, а в тебе, видно, нет отрицательных сторон, — мотивировал Барабуля свой отказ от непосредственной дружбы.

Но, несмотря на косвенный отказ от личной дружбы, Барабуля часто посещал Соковых, откушивая там пироги, начиненные жирной снедью, и запивая их мелкими глотками крепкого чая. Бывал Барабуля у Соковых в очередные дни выхода и отдыхал там от редакционной суеты, будто бы переносясь в отдаленное феодальное прошлое: Соковы питались обильно, говорили тихо, предоставляя своим многочисленным гостям возможность на покойную усладу и добротную леность…

…Карикатура, рассмотренная Барабулей, восстановила в памяти все, что вело его к сближению с Прохором Матвеевичем.

— Диалектика подтвердилась! — воскликнул он.

Обработав заметку и сдавая в производство художественное оформление к ней, Барабуля снял очки, протер стекло носовым платком и ввиду приближения вечернего времени отбыл к Соковым.

Супруги Соковы пили крепкий чай и весьма обрадовались появлению Барабули. Они в один голос стали приглашать его к столу.

— Нет, погоди! — приподняв руку, ответил Барабуля. — Маленький факт, Прохор, лично для тебя.

— Подавай этот факт, — обрадовался Соков.

— Первым долгом — твоя пятерня!

Прохор Матвеевич торопливо пожал протянутую Барабулей руку, привставая со стула.

— С этого дня я принял твою личную дружбу, — отметил Степан. — А вот тебе и факт!

Барабуля обхватил Прохора Матвеевича за обширную талию, и они троекратно облобызались.

— Твоя личность завтра местной прессой будет опаскужена. Понял? — засвидетельствовал Барабуля, приняв чашку чая из рук Прохора Матвеевича.

— В каком обличии? — полюбопытствовал Соков порядка ради.

— В обличии рыцаря, который громко произносит однозвучное слово.

Прохор Матвеевич, покойно относясь ко всем событиям вообще, на этот раз немного потревожился за основную частицу собственной физиономии.

— Нос испохабили али в норме? — справился он.

— Фигурально все в натуре, только бумагами тебя повсеместно обложили, — разъяснил Барабуля,

— Ага! Бумагами — это ничего. Рыкова вон, я видел, в столичной прессе тараканами к земле приложили, — облегчился Соков участью бывшего всесоюзного предсовнаркома.

Отблагодарив гостеприимного друга за питьевое удовлетворение, Степан Барабуля поздно ночью отбыл на собственную квартиру. Он был обескуражен и поражался благодушию человека, только что возведенного им в свои собственные друзья.

…Проводив Барабулю, Прохор Матвеевич, для приятного охлаждения вспотевшего тела, распахнул окно. Обдало свежим августовским воздухом и влажным запахом речной растительности. Прохор Матвеевич расстегнул ворот рубашки, обнажив для проветривания широкую грудь, что, вопреки медицинской логике, совершал он после каждого распития вечернего чая.

Он подошел к окну и устремился на безоблачное мраморное небо. За отчетливым очертанием похолодевших от ясности звезд Прохор Матвеевич в первый раз обнаружил таинственность и порожнее пространство. Маломерным шагом промелькнул метеор, мгновенно испустившийся искрящейся нитью.

— Так промелькнет жизнь! — вздохнувши, произнес Соков.

— Али, Проша, под ложечкой засосало? — встревожилась Клавдия Гавриловна, знавшая единственный недуг мужа…

— Это я, Клашенька, про звезду, что с неба скатилась: истекла жаром, а все равно следа никакого не оставила.

— А может, Проша, и обнаружится когда-либо след: так вот в зиму все следы снегом занесет, а как придет весна, истлеет от солнца снег, ан тропинки-то и выступят на прежнем месте.

Простое слово жены польстило Прохору Матвеевичу, и он, подойдя к ней, поцеловал ее в лоб.

— Доброе у тебя сердце, Клашенька!

— А пошто, Проша, злостью сердце изнурять? — заметила Клавдия Гавриловна, раздобревшая пышностью лица от нечаянного поцелуя. — Злобою обожжешь человека, а ему нужно только тепло…

Прохор Матвеевич просветлел и благодарным взором посмотрел на жену.

— Ласка, Клашенька, утепляет сердца людей, — это верно. Только вот время пришло ледяное: чую, не разогреть нам с тобою охладевшей планеты.