Ратоборцы

«Ведь вот брата убили, — подумала княгиня Васса, наблюдая при первой встрече с Дубравкой лицо мужа, — ничего еще расспросить не успел ее о том, а у самого на лице только радость, что видит ее!.. Видно, коли любишь, так не скроешь! Стало быть, верно доносили мне тогда!..»

А доносили тогда княгине Вассе, остававшейся в Новгороде, некие тайные доброжелатели, что якобы супруг ее потому лишь зажился в своем Берендееве, что там гостят у него невестка с мужем, и что галичанка очень по душе пришлась старшему Ярославичу, и что добрые люди уже поговаривают, не было бы и между Ярославичами-братьями чего худого, как промежду Владимиром да Ярополком из-за жены Ярополковой, гречанки…

И немало тогда одиноких ночей, у окошечка над Волховом, проплакала супруга Невского! А когда свиделись, то не смогла она утаить от Саши своего ни слез этих, ни страданий своих, ни того, что уж надумала проситься у него на постриженье, чтобы уйти в монастырь.

— Полно, голубка! — сказал ей тогда Александр. — Мало ли что злые люди сплетут? Им бы только раздор между мужем и женою посеять да и в меня лишний комок грязи метнуть!

Что же касается мыслей княгини насчет ухода в монастырь, то он пошутил тогда, поведя рукою на опочивальню ее, озаренную светом лампад:

— Зачем из монастыря да в монастырь?

…И вот снова упорная мысль о монашестве, о постриге — мысль, зародившаяся на измоченных слезами подушках, стала все больше и больше одолевать княгиню вскоре после возвращения Дубравки из-за границы.

И княгиня Васса решила испросить благословения у митрополита Кирилла.

— Вот, владыка святый, затем и прибыла к тебе, — сказала в конце беседы своей с владыкой супруга Невского. — От юности была у меня мысль на постриженье, не токмо теперь! А ныне что ж я? Ведь разве я не вижу — государь он великий… несть ему равных в государях! А я… Нет, не такая ему супруга нужна!.. Нет, не государыня я!.. — прошептала она, как бы сама на себя осуждающе покачивая головою…

Владыка молча внимал ей.

— Да и разве я добрая оказалась матерь сынам своим? — продолжала княгиня. — И сынов-то покорных не сумела воспитать ему!.. Отрок еще, а уж отцу своему сердце уклюнул! — скорбно воскликнула она.

И митрополит Кирилл понял, что она говорит о князе Василии, который как раз в это время задержан был в Пскове при попытке бежать в Юрьев, к рыцарям, дабы укрыться там от гнева отца.

— А потом, владыка святый, — закончила слово свое княгиня, еще ниже спустя голову и сжимая четки, — ведь я — как на духу… любит он ее, княгиню Аглаю…

Кирилл долго молчал.

Потом вздохнул и пристально посмотрел на супругу Невского.

— Княгиня! Дщерь моя о Христе! — проникновенно и строго сказал он. — Не мне отгоняти от дверей одну из овечек стада господня, стремящуюся укрыться от треволнений суетного и маловременного века сего в пристанище господнем!.. Благословляю намерения твои. Но, однако, ежели бы и жена простолюдина пришла ко мне просить меня о том, о чем ты просишь, то даже и ей я сказал бы: «Принеси мне сперва отпущение от мужа твоего на сей постриг, а без сего даже и я, митрополит всея Руси, ничто не могу сотворити!..» А что же князь? Он согласен? — спросил он резко и прямо.

Княгиня Васса долго не отвечала ему. Она, бедняжка, силилась переждать, пока утихнет нестерпимая, остановившая ее дыханье, лютая боль от ножа, который повернул сейчас в ее сердце митрополит своим вопросом.

— Я… я хочу с мольбою припасть к стопам его, и он… не отвергнет… — тихо произнесла княгиня.

И как раз в то же самое время княгиня Дубравка, изнемогши душою и отбросив прочь сломленную гордость, опустилась у ног Александра и, зарыдав, обняла его колени.

Они были одни — у него. Только что до этого Дубравка объясняла деверю своему новое затаение, которое привезла она от родителя своего, и они вдвоем, склонясь над большим столом, чело о чело, разобрали, не без труда, письмо Даниила Романовича и его любительную грамоту Невскому. Потом княгиня стала рассказывать деверю своему о том, чего насмотрелась она и наслышалась там, в скитаниях своих — и в Швеции, и у датчан, и у магистра, — и Александр опять подивился ее державному разуму и уменью увидать в чужих странах и при чужих королевских дворах как раз то, ради чего и засылаются послы.

— Как там тебя все ненавидят, Саша, как боятся, как все они смерти твоей жаждут! — вырвалось у нее среди рассказа.

— Ну полно, — в некотором смущении, возразил Невский. — Да уж и кто там из них этак чтит особу мою?