Рацухизация

Очень простенькая, даже — примитивная идея. Но — моя.

Это задача национального масштаба.

В «Святой Руси» есть куча других задач такого же размера. Отбиться от степняков, вывести язычников, избирать собственного митрополита, поднять урожайность, пережить мор, глад, торг, пожар, поход… Куча — разной степени актуальности, героичности, кровавости…

Прав Жванецкий: «Огромное счастье — видеть настоящую кровавую героическую жизнь. И в ней — не участвовать».

Я хочу быть счастливым. Поэтому кучу — мне не надо. У меня — одна. Маленькая задачка. Очень простая.

Я теперь знаю — «как». Как такую избу сделать, что для этого надо, есть обученные люди, материалы, технологии…

Теперь нужны ресурсы. Для продвижения, для тиражирования… А у меня таких ресурсов нет. И быть — не может. Потому что для решения задачи национального уровня должны быть и ресурсы сравнимого размера. На ресурсах сидят местные феодалы и церковники. И они делиться не будут.

   «Эх, эх!
   Позабавиться не грех!
   Запирайти етажи,
   Нынче будут грабежи!
   Отмыкайте погреба —
   Гуляет нынче голытьба!».

Я к таким забавам… в национальном масштабе… не готов.

Можно пойти более мягким путём: торговля. «Пусть они сами мне отдадут».

Пусть.

Отдадут. Добровольно, с удовольствием, с искренним желанием и с весёлыми песнями.

   «Пред ним roast-beef окровавленный,
   И трюфли, роскошь юных лет,
   Французской кухни лучший цвет,
   И Страсбурга пирог нетленный
   Меж сыром лимбургским живым
   И ананасом золотым».

Будут кушать, пить, носить, обувать… восхищаться, завидовать, хвастаться… Потреблять. И — платить. Мне.

Я на этом, не знаю пока на каком, товаре разбогатею. И стану строить повсеместно белые избы. От широты своей души. И для диверсификации капиталовложений.

Не дадут.

Состояние такого размера не имеет права на существование. Как только уровень накопленных ресурсов — проще: моя кучка серебра — станет выпирать среди аналогичных… кучек — придут и отберут. Не важно — какого размера кучка. Важно — больше аналогичных в этом ряду. Для каждого ряда — свой потолок. Сию-местный, сию-временный, сию-сословный.

Крестьянин на арабском скакуне… — отдай.

Это Микула Селянинович с Вещим Олегом торговаться мог:

   «- Ай же глупый ты, Вольга Святославович!
   Я купил эту кобылу жеребеночком,
   Жеребеночком да из-под матушки,
   Заплатил за кобылу пятьсот рублей.
   Кабы этая кобыла коньком бы была,
   За эту кобылу цены не было бы!».

Так это торг в раннефеодальные времена! Человека, который, просто потолкавшись, тысячу мужиков уложил:

   «Потом стал-то я их ведь отталкивать,
   Стал отталкивать да кулаком грозить.
   Положил тут их я ведь до тысячи:
   Который стоя стоит, тот сидя сидит,
   Который сидя сидит, тот лежа лежит».

С нормальным смердом… Хорошо, если хоть что заплатят. А то просто… «ума вложат», «чтоб знал своё место».

Разбогатевший купчик… Позволят вклад в церковку сделать. Домишко, не круче, конечно, боярских теремов, но приличный. Разница… Только по площади подворья — в 4 раза. В Новгороде хорошо видны старые, ещё Рюриковых времён, боярские дворы — 1200–1500 квадратных метров. И всякие остальные — 300–400.

Бабе-купчихе дозволят платок шёлковый по праздникам одевать. Только платок! Платье, или, там, чего из парчи…

— А ты, паря, не зазнавши ли? Не вровень ли с князем метишь? Чести его умаления желаешь?

Да, будут, временами, и на «Святой Руси» богатые люди.

Приходит как-то Иван Грозный к Сергею Поганкину и говорит:

— Серёга, я придумал способ очень быстро разбогатеть!

— Прекрасно, Ваня, но у меня ты уже занимал.

— Дай денег, Серый! Хуже будет.

Сергей подумал и дал. И помер в своём дому своей смертью. А последний его потомок — в 18 веке, завещав огромное состояние церквям и монастырям. А то хуже было бы.

Ограничение на размер состояния касается не только смердов и купцов, но и бояр.

Зачем светлому князю с дружиной в триста голов — боярин с сотней бронных гридней? Может, чего задумал худого? Что-то он многовато имеет… Поруб, застенок… Опала — за счастье. Отобрали, поделили. «Заплатил? — Спи спокойно».

«Никто не может быть богаче короля». Эта фраза звучит на французском в «Анжелике», но идея — общемировая.