Рацухизация

Короткий проблеск возмущения в начале моего монолога — сменяются растерянностью, отрешённостью, покорностью. Как у тебя с буддизмом, малыш? Это же так привлекательно — отказаться от своей воли. Карма, фатум, предопределённость, высшая сила… Только нужно отречься. От всего: от имущества, статуса, чести, близких, желаний… От мира. От себя.

А ведь ты ничего не теряешь: у тебя и не было никогда своей воли! Ты был у папы с мамой, тебя пасли жрецы и наставники, ты следовал обычаям и поучениям. Минимум обязательств, ноль ответственности… Твоей. Собственной. Лично и осознанно выбранной и принятой. Теперь твоими папой и мамой, богом и обычаем буду я. Я тебе нравлюсь? В этой роли…

– Да.

– Господин?

– Да, господин. Ах!

На бревно вспрыгивает Курт. Бегал где-то, шельмец. Я тут чуть с перепугу не обделался, а он… Хотя — зря я так. Во дворе он был, а что в драку не полез, так я и не командовал. А прямой опасности мне не было. Всё правильно сделал, волчара, ты — мой тайный козырь. Пятый туз в колоде.

Я треплю Курта за ушами, чешу шею. Одной рукой. А другой — держу за подбородок своего новоявленного раба. И вижу, как… Да сколько ж можно! Куда не глянь — везде парные юбилейные рубли! Прямо жалко — такое добро пропадает!

– Г-господин… у вас с-с ним… г-глаза… одинаковые-е-е…

И — заныл. Закрыл глаза, сжал губы, но я чувствую, как дрожит рвущимися рыданиями его горло в моей ладони. Тоже мне, воин Перуна… Хотя нос к носу с князь-волком… От такого и взрослые вояки обделываются. Да ты, Ваня, себя вспомни!

Наклоняюсь к его уху и шепчу ласково:

– Ты — никто. Ты — прах. Ты — отброс выброшенный. Но таких я и ищу. Такие нужны мне. Мне — «Зверю Лютому». У которого князь-волки — бегут у стремени.

Залитые слезами распахнутые, доверчивые, изумлённые, «надеющиеся на призрак надежды» глаза:

– З-зачем? Зачем… ищешь?

А теперь ласково, с многозначительной, покровительственной улыбкой — «это ж так просто! Это ж все знают!»:

– Сказано же: «и последние станут первыми». Понял?

Кастусь ошеломлённо переводит взгляд с меня на волка и обратно. Чуть шевелятся губы: уже не рыдания, ещё не слова.

Голяди по моему кивку распутывают ему локти, внимательно, вместе с высунувшим на сторону язык Куртом, смотрят, как Кастусь, обеими руками, одевает на свою шею ошейник и вздрагивает от негромкого щелчка, уводят его на поварню умыться, одеться, перекусить… После таких-то переживаний аппетит должен быть зверский.

Глава 274

Довольно редкий случай в моей нынешней практике: подчинение без употребления сильной боли, извращённого секса и сильнодействующих наркотиков. Просто продал мертвеца. Хотя — ничего нового. Я уже вспоминал, как красноармейцы под Минском в 1944 битых немцев местным продавали — похоронить за мундиры. А здесь — отдать свою свободу за костёр.

Надо будет сделать этому Будрысу приличное огненное погребение. Чтобы факел стоял метров на десять в высоту. Пусть у Кастуся спектр вызываемых мною эмоций дополнится чувством искренней благодарности. И глубокой уверенностью в завтрашнем дне: «Хозяин — сказал, хозяин — сделал».

Вроде, всё прошло успешно. Только — забот новых подвалило. Раз Кастусь — наследственный князь «поротвичей», то это надо использовать. Как-то… оптимально.

Я оглядываю двор. Что-то ещё забыл… И натыкаюсь взглядом на вдруг встрепенувшегося Фанга.

– Ты чего?

Фанг крутит головой, к чему-то прислушиваясь. Потом успокоено поворачивается ко мне:

– Народу много идёт. Оружные. Конные и пешие. Наши — ходить тихо не умеют.

Тут ворота заскрипели, распахнулись. И в проёме нарисовались три богатыря. Аким, Яков и Артёмий. Богатырская застава. Два калеки, одна кобыла: Аким на своей белой приехал. Это радует: спас я тогда животное от живодёрни.

Следом за ними во двор повалила толпа конно-пешего народа.

Что Чарджи на коне… без вопросов. Кроме одного: где он боевого коня на покосе взял? Но и Хрысь верхом! Чудеса…

Здесь были мои косцы с заимки, курсанты и слуги из Пердуновки, включая даже нескольких ткачей, челядь из Рябиновки, с десяток «пауков»… Очень взволнованный Фриц со здоровенным деревянным молотом для забивки свай в руках. «Горнист» в ватнике с глупо поднятым топором. Увидел, что я его заметил, покраснел и топор убрал. Из заднего ряда вывернулся ужом и кинулся к трофейному оружию Прокуй. Начал что-то горячо втолковывать своему подмастерью — спокойному взрослому мужичку из черниговских:

– Ты на заточку! На заточку глянь!

Его подмастерье спокойно кивает. Но этот покой — ненадолго: Ольбег с Алу уже тащат в разные стороны трофейный боевой пояс:

– Отпусти! Я первый взял!

– Ну и что что первый! А я старшее…

Аким подъехал ближе и укоризненно посмотрел на меня с коня. Чего? Я опять виноват?! Что я опять не так сделал?!

– Что ж ты, Ваня, не просигналил? Что у тебя тут уже… Мы там… все в мыле, во весь опор… А он, вишь ты… квасы распивает… А я, старый дурак… как на пожар…

– Как два старых дурака.

– Старых дураков — трое.

Артёмий и Яков присоединились к укоризне от Акима.