Раубриттер

— Ясно вам? — Спросил у шпионов Сыч.

— Чего же неясного? Все ясно, — отвечали шпионы.

— Провожу их до реки, — сказал Фриц Ламме, — наставления еще кое-

какие дам.

— Возвращайся быстрее, — сказал Волков, — дело не терпит.

Как только они ушли, так госпожа Эшбахт со всей возможной

любезностью спросила у него:

— Господин мой, велите ли обед подавать?

— Велю, подавайте, госпожа моя, — тоже вежливо, но без лишней

теплоты отвечал кавалер.

И она, и его сестра Тереза, и дети, и госпожа Ланге садились за

стол.

Мария подала простую, крестьянскую, но очень вкусную похлебку

из жирного каплуна. Еда крестьянская, но так она вкусна была, что

даже дочь графа ее ела с удовольствием. А вот он ел похлебку без

удовольствия. Поглядывал на жену и еле шевелил ложкой густое и

жирное варево. Только куски хлеба отламывал, макал в бульон и ел

их, но делал он это, не ведая ни вкуса, ни удовольствия.

Обед еще не закончился, когда вернулся Сыч:

— Ну, что за дело, экселенц? — Говорил он, хватая без проса хлеб со

стола.

— Что за дело? — Не сразу ответил он. — Дело такое, что о нем знать

никто не должен.

— Ну, — ухмылялся Фриц Ламме, — других у нас и не бывает.

— Пошли, — сказал кавалер, вставая из-за стола.

— Может, хоть поесть дадите? — жалостливо произнес Сыч, заглядывая в горшок с похлебкой.

— После.

Они вышли на двор, отошли к колодцу, встали рядом с ним. Никто

из дворовых к ним не приближался, все занимались своими

делами.

— Ну, экселенц, так что за дело? — Сычу явно не терпелось.

А кавалер не мог начать. Кажется, даже стеснялся он говорить об

этом, так как в деле этом был большой позор. Но не говорить о нем

— не решить дело, оставить все Волков не мог по одной простой

причине — позорное дело это выматывало его. Выедало изнутри. Не

горцы и не герцоги занимали все мысли его, занимало его только

это дело. Только о нем он думал днем и ночью. Он все время

думал о своей жене.

И даже не о том, что легла она на брачное ложе не целой. О том он, конечно, помнил бы и того ей никогда не простил бы. Но уже речи

никогда бы про то не завел. Что было, то быльем поросло. Он

понимал, что глупо было ждать от женщины в двадцать шесть лет, что она будет чиста в свои годы. Но вот то, что она продолжила

беспутствовать и после свадьбы, тут уж никакого понимания она от

него точно не дождется.

Кавалер был уверен, что ночью в большой бальной зале за столом

сидели с ней и ее подругой мужчины. И был это вовсе не младший

брат ее. Не играют дети графов на лютнях, а он прекрасно слышал

звон струн. И то, что он не застал их — это все из-за его хромоты. Они

услышали его походку. Его хромоту всегда слышно, его шаги ни с

какими другим не спутаешь, да и меч его слишком длинен, чтобы

не звякать железным наконечником на ножнах о ступени.

Тянуть дальше не было смысла, и Волков начал:

— Поедешь в Мелнедорф.

— К графу? — Удивился Фриц Ламме.

— К графу.

— И что сказать ему?

— Ничего ему не говори, узнай все, что можно, о моей жене.

— О вашей жене? — Еще больше удивлялся Сыч.

— Да. Спроси лакеев, — кавалер достал пригоршню серебра, — плати и

узнай, все что можно. Сдается, что неверна она мне.

Сыч вылупил глаза от удивления, сгреб с его руки деньги, спрятал к

себе за пазуху:

— Вон оно как, думаете, что неверна она вам?

— Ты глаза-то не потеряй, дурень, — зло сказал Волков, — ты не

раздумывай, а узнай наверняка.

— Все сделаю, экселенц, все сделаю. Сейчас же поеду, только поем

малость.

Дома сидеть ему не хотелось, думал поехать к Брюнхвальду, проведать товарища. Тот уже был в себе и стал хорошо говорить, жена сказала, что есть уже тоже хорошо начал. И Карл Брюнхвальд

стал говорить ему, что благодарен очень, что большей милости ему

в жизни никто не делал, что никак не ожидал, что за его честь, честь Брюнхвальда, так крепко кавалер врагам ответит, и что ему

очень приятно, что грабили ярмарку в честь его имени. Ему о том

сын его рассказал все.

— Ничего, Карл, поправляйтесь, у нас еще много разных дел будет. —

Отвечал Волков.

А то, что Брюнхвальд был лишь отличным поводом для рейда, конечно, говорить ему не стал. Ни к чему это.

Когда кавалер выходил из дома, так жена ротмистра схватила

кавалера за руку и, плача, целовала ее, повторяя:

— Спасибо вам, благодетель, он так гордится тем, что вы его честь

восстановили, так гордится… На вас молимся и уповаем.

— Не нужно этого, не нужно, госпожа Брюнхвальд, — вырывал руку

Волков. — Как поправится, так в гости приходите да сыра своего

возьмите, нам по душе он.

Глава 29

У дома Брюнхвальда кавалер встретил Роху:

— Я как раз за тобой собрался посылать. — Сказал тот, по-прежнему

обращаясь к Волкову на «ты», хоть тот ему уже на это указывал.

— И к чему вам я? — Не стал кавалер ему опять про это напоминать.

— У Рене сейчас все соберутся. Солдатские старшины придут добычу

делить. Все сосчитано.

«Добычу делить» — сладкие слова, для солдата нет слов лучше. В

былые времена Волков первым бы для дела такого пришел бы. А

сейчас ему плевать было. И вовсе не потому, что у него и так дома в

опочивальне его стоит целый сундук серебра и золота, а только из-

за жены беспутной. Словно болезнь все удовольствие от жизни из

него выпила.