Раубриттер

И могло так случиться, что добрых людей от герцога, он увидел бы раньше, чем злобных горцев. А Волкову ну ни как не хотелось доводить дело до войны с герцогом. Это поначалу, ему казалось, что Эшбахт поместье нищее, никчемное, которое можно бросить да уйти. А теперь он уже так не считал. Обжился, свыкся с землей этой, собрал урожай, построил кое-что, родней обзавелся, какой-никакой. Хотя почему никакой? Родней он обзавелся знатной, самой знатной, что есть в округе. Деньгу получал с реки, с кирпичей. Зачем же такое бросать? Только лишь потому, что поп из Ланна просил? Хватит попу и того, что он распрю с горцами по его велению затеял. Ну, а если он горцев угомонит, так может быть и за купчишек примется. Купцы это деньги, кто ж от денег отказывается? Уж точно не он.

За обедом Элеонора Августа сказал вдруг:

— Господин мой, дозволите ли вы мне съездить в город?

Говорила она без привычной своей злости, вполне себе мирно.

— Коли есть нужда у вас в городе быть, так я с вами поеду, — отвечал Волков. Он точно не собирался ее отпускать одну. — Могу сегодня, время у меня есть.

— Ах, чего же вам лишний раз тревожиться, раны свои ездой бередить, нужно мне купить женских мелочей, если не желаете меня пускать одну, так я дома останусь, пусть Бригитт съездит без меня. Она и сама все купит.

Кавалер глянул на госпожу Ланге и по лицу ее сразу понял, что тут дело не простое. И сказал:

— Ну что ж, пусть госпожа Ланге едет. Дам ей провожатого.

— Спасибо вам, супруг мой, — говорила Элеонора Августа.

Была она сама ласковость. И даже улыбалась ему первый раз за многие дни.

А госпожа Ланге после обеда сделал ему знак и как только смогли остаться наедине, так она достала из рукава платья сложенный вчетверо листок бумаги и протянула ему. Он развернул листок. Он сразу понял, от кого это письмо и кому. Еще когда разворачивал его. А уж как развернул, так с первых букв его догадки подтвердились:

Друг сердца моего, на вечные времена, пишет вам та, кто без дум о вас и дня не живет. Пишу вам, чтобы сказать, как скучаю без вас, без песен ваших, без рук ваших, без поцелуев ваших. Здесь, в дикости Эшбахта, живу без музыки и стихов, без ночных пиров и танцев, но то бы я все снесла, если бы вы, мой милый, были со мной. Или хотя бы изредка приезжали ко мне. Но сие невозможно, супруг мой — деспот, стихов от него никогда не услышишь.

Пиров у него не бывает, поэтов и певцов тут не привечают, людишки его низки, чернь, да солдафоны. Хоть и моется он каждый день, так все одно смердит от него потом конским и кровью людской, видно на всю жизнь уже этим провонял. И от этого и от того, что вас нет, тоскливо мне тут, жизнь для меня кончилась.

Живу одной лишь надеждой, что сгинет в какой-нибудь войне, или издохнет от своих ран. Ходят слухи, что сюда, в Эшбахт, горцы явятся, молюсь, чтобы пришли его и прибили. А еще надеюсь, что папенька позовет его и меня к себе в поместье, где я буду счастлива видеть вас, на веки вечные, друг мой сердечный.

Навсегда ваша Элеонора

Как это ни странно, но он не злился уже, его не затрясло, кулаки его не сжались и сердце не забилось. Он словно весть от лазутчиков своих получил о том, что враг не смирился, что враг продолжает войну. В этом письме было все, что ему нужно было знать про свою жену. Он понял, что она опять отдаются своему любовнику при первой возможности. И что она ждет его смерти. Но вот только ли смиренно ждет? А еще он понял, что рыжая красавица Бригитт на его стороне. Волков взглянул на нее, Бригитт стояла рядом смотрела на него и ждала, она была похожа на ребенка, что совершил хороший поступок и ждет похвалы от взрослого.

— Вы молодец, — сказал кавалер и погладил ее по волосам.

Поглядел на нее и понял, что ждала она не этого. Тогда он поцеловал ее в губы, потом полез в кошель и достал из него пять талеров:

— Кажется, недавно вы испачкали платье?

— Да, — она улыбнулась и покраснела немного, — и еще нижние юбки.