Раубриттер I. Prudentia

Любой другой рыцарь Туринского знамени, уловив намек сеньора, счел бы за лучшее раскланяться, заодно принеся извинения и уверения в глубочайшем почтении. Однако Магнебод лишь хрипло хохотнул. Представить его извиняющимся или отвешивающим почтительный поклон было не проще, чем вообразить пророка Мухаммеда в Папской тиаре.

– Обычным случайностям… – повторил он вслух. – Вот ведь как забавно, что ты об этом вспомнил, причем именно сейчас.

– Забавно? Отчего же?

– Я уже не молод, Гримберт. Многие твои рыцари бахвалятся одержанными победами и именами завоеванных любовниц, я же счастлив в те дни, когда, выходя из сортира, не забываю натянуть шоссы[18]. Однако кое-что я помню так же отчетливо, как и сейчас. Например, времена, когда мне приходилось гонять тебя, точно ленивого ишака, угощая хворостиной поперек спины и обучая тем наукам, которые положено знать рыцарю. Тебя и твоего приятеля, того пажа, как там его звали…

«Аривальд, – подумал Гримберт. – Его звали Аривальд, и спорю на тысячу полновесных флоринов против старого желудя, что ты помнишь это так же прекрасно, как и все прочее».

– Ты был моим наставником, Магнебод, – произнес он, едва заметно качнув головой. – Но если ты думаешь, что это дает тебе право отбирать у меня время, радуя слух упоительным старческим брюзжанием о прежних временах…

Магнебод бросил на него взгляд из-под клочковатых бровей. Сухой, тяжелый, кряжистый, облаченный в невообразимо древний дублет, выгоревшая позолота на котором напоминала клочья бледно-желтого мха, он больше походил на старую корягу, чем на человека. Может, из-за того, что его лицо было покрыто глубокими, как трещины на столетней коре, морщинами, а может, иллюзия эта возникала из-за его низкого скрипучего голоса.

– Когда-то я пообещал твоему отцу, что сделаю из тебя рыцаря. И, черт возьми, мне это удалось, хоть и не без труда. Ты всегда был смышленым мальчишкой, Гримберт, но…

– Что?

– А еще ты причинял мне больше мук, чем чирьи на моей старой заднице после трехдневного марша.

* * *

Магнебод презирал маневры уклонения, презрительно именуя их танцами. Сам он никогда не совершал обманных бросков, не путал противника сложной траекторией, состоящей из финтов, ложных маневров и прочих хитростей. В основе его тактики было предельно быстрое сближение с противником вплоть до дистанции действенного огня, на которой восьмидюймовые орудия[19]его «Багряного Скитальца» кромсали вражеские машины, точно крестьянская коса – цыплят.

Той же тактики он придерживался и в разговоре.

– Вполне вероятно, – легко согласился Гримберт, начиная испытывать легкое утомление от этой беседы. – В юные годы я, помнится, был весьма непоседлив. Юношеский пыл в сочетании с рыцарскими романами – коварная смесь. Легковоспламеняющаяся, как гидразин[20], и такая же опасная. Но у меня было время набраться ума.

– Ума… – пророкотал Магнебод. – Вот уж чем ты точно не мог похвастаться в ту пору! Помнишь, когда тебе было двенадцать, ты расстрелял из пулеметов сервуса-виночерпия прямо у меня перед носом. Оставил меня без выпивки и едва не заставил намочить портки. Помнится, вы с Аривальдом прямо покатывались со смеху…

Гримберт ощутил колючую досаду, шевелящуюся где-то под печенью.

Аривальд. Имя это кольнуло мягко под ребрами, точно проснувшийся на миг осколок, засевший много лет назад. Впрочем, скорее это ощущение имело куда более объяснимый характер – это его собственная печень пыталась справиться с продуктами распада тех хитрых химических коктейлей, что он поглотил во время боя.

– Еще бы не помнить, – ответил он с улыбкой. – В наказание ты гонял нас по чертову полигону до самого заката, а потом поставил на целую ночь в караул, и мы с Вальдо замерзли, как щенки…

Магнебод осклабился, демонстрируя небогатый набор пожелтевших от времени зубов.

– А надо было стащить с тебя гамбезон и отхлестать ремнем! Так, чтоб отцовский церемониймейстер еще неделю упрашивал тебя сесть хотя бы на время трапезы!

Гунтерих, порозовев, поспешил удалиться, сделав вид, будто младшие оруженосцы, надраивающие броню «Золотого Тура», никак не смогут справиться с этой работой самостоятельно, не нуждаясь в его указаниях. Гримберт мог понять его смущение. Не каждый день какой-то рыцарь отчитывает твоего господина, всесильного владетеля Туринской марки, точно какого-нибудь проштрафившегося слугу.

Гримберт вздохнул.

Иногда Магнебод вел себя, как неотесанный варвар, больше напоминающий дикого лангобарда, чем доброго христианина, занимающего к тому же главенствующее положение среди рыцарей Туринской марки. Вздумай любой другой рыцарь его знамени обратиться к своему сеньору в подобном тоне, расплата была бы мгновенной. И достаточно значимой, чтобы имя незадачливого рыцаря на долгое время сделалось жутковатым символом того, на какую участь обрекает себя всякий вассал, утрачивающий уважение к своему сюзерену.

Но Магнебод…