Рауль, или Искатель приключений. Книга 2

Она отослала своих горничных и в будуаре, уже нам известном, легла на диван, стоявший перед камином. Она перебирала в уме своем многочисленные и странные события, происшедшие в течение последних дней. Узнав накануне о победе Рауля и Жанны, она предполагала, точно так же как и регент, что они убежали вместе, проклинала неловкость полиции, которая не умела помешать этому двойному побегу, и внутренне насмехалась над рыцарской верой Филиппа Орлеанского слову дворянина. Бесполезность обыска в Маленьком Замке еще более увеличила раздражение бывшей мадемуазель Люцифер.

Антония Верди чувствовала к Раулю такую же глубокую и безграничную ненависть, как ту любовь, которую некогда внушил ей прекрасный кавалер. Отчего происходила эта ненависть? В чем могла Антония упрекнуть того, чьей женой она сделалась только по милости гнусного убийства Деборы?.. Антония ненавидела Рауля потому, что Рауль убил д'Авизака, которого она любила или воображала, будто любит… Она ненавидела его потому, что он ранил виконта д'Обиньи, ее покровителя в Пале-Рояле, и потому, что Жанна была причиною смерти виконта. Она ненавидела его, наконец, потому, что он сделался ее соперником в милости регента, хотел разрушить пьедестал, на котором она красовалась. Для души, такой развращенной, так глубоко порочной и злобной, какая была у Антонии Верди, не было ли во всем этом множества побудительных причин для неумолимой ненависти?..

Итак, Антония Верди размышляла… глубокие морщины прорезывались между ее черными бровями, и молнии сверкали из ее больших глаз, как из красных зрачков молодой тигрицы. Вдруг она услыхала у парадной двери звонок.

— Кто бы мог прийти в такое время? — спросила себя молодая женщина.

Но почти тотчас же она приняла опять небрежную позу, говоря:

— Какое мне дело?..

Посмотрим же, что происходило вне отеля, пока Антония Верди мечтала в своем будуаре.

Большая карста, совершенно черная и по наружности походившая на те траурные карсты, которые бывают на похоронах, медленно въехала в улицу Серизэ и остановилась шагах в пятидесяти от дома, подаренного регентом Антонии, Карета эта была запряжена парой лошадей очень дорогих и, по-видимому, неутомимых. Четверо всадников сопровождали этот мрачный экипаж, в котором сидело трос мужчин. Когда карста остановилась, трое мужчин вышли из нее. При свете фонарей, хотя и довольно слабом, можно было рассмотреть их костюм. Один был в широком синем кафтане с галунами и в шляпе, тоже обшитой позументами. Он держал в руке палку с золотым набалдашником. Двое других были в мундирах гвардейских солдат и с ружьями на плечах. Эти трое мужчин подошли к двери отеля, и человек в галунах позвонил в колокольчик.

Зная, что барыня не выйдет, и притом получив приказание не пускать к ней никого, привратник, или, как тогда говорили, швейцар, счел удобным лечь рано спать. Жан Каррэ и другие слуги тоже улеглись. С очевидной досадой спесивый швейцар, внезапно пробужденный от сладости первого сна, высунул свою голову в окно и спросил сердитым голосом:

— Что вам нужно?..

— Нам нужно говорить с вашей госпожой, синьорой Антонией Верди, — отвечал человек с галунами.

На улице было темно, и потому привратник не мог рассмотреть ни галунов, ни мундира.

— Придите завтра, — сказал он грубо.

— Мы хотим войти сейчас…

— В таком случае отворите двери сами, — с насмешкой отвечал привратник.

Человек, говоривший с ним, захлопал в ладоши. Двое всадников, находившихся возле карсты, тотчас подскакали.

— Сопротивляются… — сказал человек с галунами.

— Кто же вы?.. — пролепетал испуганный привратник.

— Мы имеем приказ регента! — отвечали ему. — Хотите отворить, да или нет?..

— Отворю… сию минуту отворю, благородный господин… Я потому не отворял, что не знал…

— Хорошо.

Швейцар в самом деле немедленно отворил дверь трепещущей рукою, потому что самый сильный и глубокий испуг овладел им. Трое мужчин вошли, а два всадника остались на часах на улице.

— В котором этаже спальная синьоры? — спросил человек с галунами.

— В первом.

— Есть у вас свечка или лампа?

— Есть…

— Принесите же поскорее.

Швейцар повиновался и тотчас воротился с лампой. Свет от этой лампы, осветив лицо полицейского, — читатели наши, конечно, давно уже узнали его — позволил увидеть, что этот человек был смугл как мулат и преклонных лет, по крайней мере судя по его глубоким морщинам и совершенно седым усам. Произношение у него было какое-то горловое и странное, очень неприятно поражавшее слух,

— Покажите нам дорогу, — сказал он.

— В спальную синьоры?

— Да.

— Угодно вам, чтоб я позвал горничную барыни?..

— Нет.

— Но если барыня уже легла?..

— Она встанет…

— Нельзя ли ей доложить?..

— Невозможно.

— Барыня никогда не поверит, что я не виноват ни в чем, и когда вы уедете, непременно мне откажет…

— Не беспокойтесь!

— Но…

— Довольно!.. ступайте!..