Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Представленная структура нацистского аппарата управления Равенсбрюка организовывала повседневную жизнь узников, формируя пространство, в котором они жили, определяя качество и количество их питания, внешний вид униформы, тем самым администрация лагеря определяла ту действительность, в которой женщинам приходилось бороться за выживание.

Блоки, где размещались узницы, состояли из двух частей, называвшихся «штубами»[222], в каждом из них имелась комната для сна и приема пищи. В центре бараков находилась туалетная комната и комната для умывания, которые отделялись от остальных помещений. Там же располагалось помещение «блоковой» – женщины из числа заключенных, старшей в бараке[223]. На ранней стадии существования лагеря в бараке размещалось около 130 человек, то есть в соответствии с количеством спальных мест на трехэтажных нарах. Знаменитая социал-демократка М. Бубер-Нойман, оказавшаяся в Равенсбрюке в 1940 г. после отбывания срока в одном из лагерей ГУЛАГа, отзывалась о немецком концентрационном лагере как о «дворце»[224]. Однако в ходе Второй мировой войны многократно увеличилось количество депортированных в лагерь узниц. В итоге к 1944 г. Равенсбрюк был переполнен заключенными, и, несмотря на расширение площади лагеря, узниц в бараках находилось в несколько раз больше положенного[225]. Одна из бывших заключенных – Ольга Вайс Астор – описывала свое прибытие в лагерь в это время следующим образом: «Сначала, когда мы прибыли в Равенсбрюк, он был так переполнен, что заключенные не имели мест в бараках. Несмотря на то что блок мог вместить 200 узниц, в нем находилось 2000 женщин. Мы лежали от четырех до шести на нарах без матрасов, как вилки или ложки Вы кладете вместе. Если один двигался, все двигались. Один поворачивался, все поворачивались»[226].

Пространство лагеря, в том числе и пространство бараков, было неоднородным с точки зрения опасности для заключенных. Среди помещений, располагавшихся на территории Равенсбрюка, особенно выделялись штраф-блок и бункер, которые использовались лагерным руководством для наказания узниц. Штраф-блок – так называли барак, огороженный колючей проволокой, с закрывавшимися на замок дверями и забитыми окнами. Оказаться в нем могла любая женщина, которая, по мнению лагерного начальства, совершила тот или иной «проступок»: разговаривала с мужчиной, не выполнила норму на работе, ходила по лагерю без номера. Время пребывания в штраф-блоке было различным – от одного месяца до двух лет. Лишение возможности переписки с родными, распределение на самую грязную и тяжелую работу, сокращение лагерного пайка на половину, назначение 25 ударов плеткой – вот лишь небольшой спектр наказаний, сопутствовавших размещению в этом блоке[227]. Помимо всего прочего, весьма удручающе на заключенных воздействовал хаос, царивший в штраф-блоке. Его причину многие заключенные по политическим мотивам усматривали в поведении уголовниц и представительниц так называемых асоциальных категорий[228].

Более жестокие наказания применялись по отношению к женщинам в бункере. Он представлял собой каменное двухэтажное здание, разделенное на несколько десятков одиночных камер, каждая из которых была небольшого размера. Иногда в одну камеру помещали сразу несколько узниц, в итоге они не имели возможности ни лежать, ни передвигаться. Пища состояла из воды и хлеба, и только раз в четыре дня женщины получали подобие «супа». В бункере с особой жестокостью применялись наказания в виде ударов плеткой, количество которых варьировалось от 25 до 100. Данный вид экзекуции осуществлялся сначала надзирательницами, позднее специально подобранными заключенными – в основном уголовницами – в присутствии лагерного врача, коменданта или его заместителя[229].

Во время войны лагерный паек, выдававшийся узницам, ухудшался с каждым годом. К 1944 г. заключенные получали кружку черного несладкого заменителя кофе утром, пол-литра «супа» из сгнивших овощей в обед и вечером, а также 200 граммов хлеба. В конце года этот и без того скудный рацион питания был еще больше урезан[230]. В подобной ситуации особо важную роль играли посылки, которые узницы могли получать из дома или от Красного Креста[231]. Позднее, на одном из судебных процессов над руководством Равенсбрюка, лагерный врач П. Трейте и шутцхафтлагерфюрер Й. Шварцхубер признавали, что «питание в лагере было недостаточным, чтобы человек мог жить»[232].