Равнение на знамя

— Да нет, — сказал Кареев, ухмыляясь. — Мы с вами, Андреас, встречались восемь лет назад в беспокойном месте, которое звалось Чечней. У вас тогда было гораздо больше волос… а у меня гораздо более скромные звезды на погонах. Вы нелегально перешли российско-грузинскую границу и болтались по горам в компании террористов, а мы вас случайно сграбастали. Ну, включайте профессиональную память!

От неожиданности воскликнув что-то на родном языке — по мнению Кареева, вовсе неблагозвучном, — Нидерхольм тут же перешел на русский:

— Ах, вот оно что…

Он ничуть не обрадовался, наоборот, нахмурился, насупился еще больше. Ну, ничего удивительного, если вспомнить, что его тогда крепенько прижали, и хотя у лютеран, к коим этот тип принадлежал, нет такого понятия, как «исповедь», Нидерхольм именно что исповедался до донышка.

— Я помню, — сообщил он сумрачно. — И нельзя сказать, что это лучшие воспоминания в моей жизни. Вы мне совали под нос жуткий кинжал…

— Да что вы! — энергично воскликнул Кареев. — Мы все для вас, надо думать, были на одно лицо, и вы перепутали… Лично я вам ничего под нос не совал, ни холодного, ни огнестрельного, я с вами беседовал как раз вполне вежливо, светски, можно сказать… Помните наши беседы?

Помнит прекрасно, констатировал Кареев, глядя, как клиент, судя по его отрешенно-грустной физиономии, погружается в пучину не самых приятных воспоминаний. Хрен тут забудешь, хотя, конечно, попытаешься из головы выкинуть…

Нидерхольм торопливо сказал:

— На сей раз у меня документы в полном порядке, я получил визу законным образом, и аккредитация…

— Ну вот видите, каким вы стали законопослушным и правильным, — сказал Кареев, ухмыляясь. — Приятно посмотреть. Не то что в старые времена… Вот только, Андреас, вы снова ухитрились вляпаться в дерьмо. Позвольте уж без дипломатии, но именно так все и обстоит… Вы фотографировали, когда мы работали.

— Это не есть нарушение законов, — огрызнулся Нидерхольм. — Это место не объявлялось заранее запретной зоной, не было никаких оцеплений, патрулей, всякий имел право тут находиться. Вы мне не можете ничего пришить.

— Пришить… — повторил Кареев с безмятежной улыбкой. — Ваш русский все лучше и лучше…

— К тому же ваши солдаты разбили мне камеру стоимостью…

— Случайность, — кивнул генерал. — Неразбериха, потасовка, можете жаловаться, права качать… вам знакомо последнее выражение, я полагаю?

— Да.

— Вот и отлично. Можете писать бумаги, ходить по инстанциям, правозащитников поднимите по старой памяти.

— Издеваетесь?

— Да ничуточки, — серьезно сказал Кареев. — Зачитываю вам ваши права, как в голливудских боевиках принято.

— Вы собираетесь меня арестовать? — настороженно поинтересовался Нидерхольм.

— С какой стати? — удивился генерал. — У нас правовое государство… Я всего-навсего хочу получить у вас ответ на парочку вопросов, и не более того. Как получилось, Андреас, что вы оказались здесь? Удивительно кстати оказались… Можно, конечно, объяснить все случайностью, но я человек циничный и приземленный, в такие случайности не верю. Вариантов всего два: либо утечка информации от нас… что абсолютно нереально, либо… Ну, вы понимаете? Вы же не ребенок, много лет в этих местах отираетесь. Вам заранее сказали, что здесь будет происходить, именно те, кто все это устроил. То есть люди, которых международное право именует боевиками, террористами, преступниками…

— Вообще-то это тема для дискуссии! — бросил Нидерхольм.

— Я вас умоляю, Андреас, не надо дискуссий, — отрезал Кареев. — Давайте говорить исключительно о конкретных вещах. Кто вас сюда направил? Абу-Нидаль? Али по кличке Накир? Или кто-то еще? Уж не господин ли Бакрадзе из грузинской газеты с непроизносимым названием? Вы оба держались очень уж синхронно, не вместе ли сюда приехали?

Какое-то время стояло тягостное молчание. Потом Нидерхольм, глядя в сторону, произнес, явно собрав максимум присущей ему решительности и твердости:

— У вас нет никаких доказательств. Это все ваши домыслы, и вы ничего не сможете мне предъявить.

— Друг мой, — проникновенно сказал генерал Кареев. — А с чего вы, собственно, взяли, будто я собираюсь вам что-то предъявлять, что-то доказывать? Вы сейчас преспокойно уйдете отсюда, насвистывая нечто бравурное, составляя в уме текст жалобы в Кремль, Белый дом и ООН… — он сделал хорошо просчитанную паузу. — Но я конечно же не на шутку обижусь, даже рассержусь из-за того, что вы ушли, так и не став со мной откровенным… и начну вредничать.

Еще одна хорошо рассчитанная пауза. И ворохнувшаяся в глазах Нидерхольма тревога.

— Что вы имеете в виду? — бросил он, стараясь говорить уверенно и небрежно.