Равнина Мусаси

Моё лицо пылало, но в сердце своём я ощущал ледяной холод. «Неужели всё рухнуло?» Эта мысль не давала мне покоя. Ноги не слушались, и я остановился как вкопанный у самой воды. А что хотел сказать мне Огава? Прибавилось ещё одно сомнение.

Джонка, на которой мы ездили сегодня в Канадэ, была привязана к столбу и качалась на волнах у берега. Мне вдруг захотелось посидеть в ней. Я подтянул её за канат и вскочил на корму. Жители побережья любят по вечерам сидеть в джонке на корме. Здесь приятнее.

От толчка джонка медленно поплыла. Но как только канат натянулся, она резко остановилась. С моря тянуло ветерком. Канат ослаб, джонка качалась на волнах, но к берегу не приставала. Я сидел на корме и думал. На безоблачном небе ясно был виден Млечный Путь. Над бухтой Марифу, как огромная чёрная ширма, возвышалась гора. В заливе Мидзуба на якорях стояли парусники, японские и европейские суда, джонки. Их огни сияли далеко в море, словно звёзды. Отражения огней домов, стоявших у воды, извивались, как золотые змеи. Доносились звуки самисэна[28].

Кто-то шёл вдоль берега, распевая охрипшим голосом морскую песню. Это был Горо. Он медленно приближался к джонке. Дойдя до причала, он остановился и, еле держась на ногах, уставился на меня.

— Кто здесь? — крикнул он.

— Я!

— Кто? — закричал он опять и как был, в одежде, ступил в воду и пошёл к лодке. Через мгновение он был рядом. Стоя по пояс в воде, он вглядывался в меня. От него пахло вином.

— А, господин Китиока!

— Да, я. А что?

— А-а…

— Что ты акаешь?

— О чём вы сегодня с Айко-сан разговаривали в Канадэ?

— О чём бы ни говорили, не твоя печаль. Какое тебе дело?

— A-а, говорите же… О чём вы разговаривали?

— Не суйся не в своё дело. Ты лучше скажи, кто тебе дал право так грубо себя вести сегодня?

— A-а, чего там грубо? Что я сделал?

— Ты спроси у себя. Какое ты имеешь отношение к Ай-сан? Ты что, её хозяин?

— О чём это я должен спрашивать у себя? — Горо говорил вкрадчивым тоном, с чувством превосходства, как будто смеясь надо мной. Он спокойно сел на борт.

— Ох ты и негодяй! — обругал я его в сердцах. — Уходи отсюда, болван!

— Да, вы, конечно, человек умный, а вот знаете ли вы, что Айко-сан скоро уезжает в Корею?

— Что ты болтаешь! — закричал я вне себя.

— Хм, а вы и не знали? Айко-сан решено выдать за того человека, который жил в вашей комнате, и она уезжает к нему. А вот вы и не знали.

— Что ты болтаешь! Чего это ради? Замолчи, дурак! — кричал я в ярости.

— Через десять дней этот господин вернётся из Осака, тогда сами увидите. И неизвестно ещё, кто из нас дурак, — он говорил очень спокойно.

— Уходи прочь! Уходи сейчас же! — Я вскочил как бешеный и сжал в руках трость.

— Да, мне пора спать.

Он явно издевался надо мной. Спустившись с лодки и опершись о борт, он ещё раз взглянул на меня:

— А вы не знаете и то, что Айко была моей?

— Замолчи! Прочь отсюда!

— Ха, уверяю вас, она — моя любовница!

Я взмахнул тростью и изо всех сил ударил его по плечу.

— Драться? — проскрежетал он, но, подавляя боль и злобу, отошёл, не сводя с меня ненавидящего взгляда.

Потом ещё раз хмыкнул язвительно, с насмешкой, и зашагал, разбрызгивая воду. Вскоре его поглотила тьма.

Я отшвырнул трость. В голове неистово шумело. Шёл, пошатываясь, сам не свой. Не знаю, как добрался до комнаты.

XVII

Итак, всё переменилось.

На следующий день рано утром я сообщил, что у меня срочное дело. Не дожидаясь Коити, сел на рикшу и укатил домой. Тётке я не стал объяснять причину, только сказал, что должен съездить к старому другу. Быстро собрал кое-какие вещи, отправился на станцию Табусэ и сел в поезд на запад. Билеты я взял до Токуяма, даже не представляя, что буду там делать, к кому пойду, куда отправлюсь дальше. Мне просто хотелось как можно скорее покинуть эти места.

Как всё изменилось! Только десять дней назад я стоял в вагоне у окна и строил воздушные замки, утопая в мечтах. А теперь сам не свой сижу на скамейке и меня обуревают стыд, гнев, растерянность и скорбь.

Я пытался заставить себя не думать ни о чём. Сначала даже не смотрел в окно, не читал газет, а всё сидел с закрытыми глазами.

По временам на меня находила невыносимая грусть, смешанная со стыдом и отчаянием, и сердце так сжималось, что, казалось, кровь застывает в жилах. Я не в силах был подавить волнение, ощущая своё полное бессилие. Наконец на ближайшей остановке я купил газеты. Затем немного походил по платформе.

Из Токуяма я поехал в Оно. Там пробыл дня три и всё это время пьянствовал с одним знакомым судьёй. Оттуда вернулся в Ямагути, где пробыл неделю. Зашёл к старому другу. Мы собрали своих знакомых и устроили пирушку. Затем отправился в Хаги, а оттуда опять в Ямагути. Так прошло две недели, в течение которых я только и делал, что пьянствовал, веселился с друзьями и играл в го[29].

Чего я добился? Ничего. Я не досыпал. Ел только для того, чтобы не умереть с голоду. Грубые чувства, низменные страсти овладели мной. До чего я так мог докатиться?