Равнины ясности (ЛП)

- Прекрати пытаться увидеть в этом нечто большее, Малдер, - говорит она тем раздраженным тоном, который всегда подсказывает мне, что за этим и вправду кроется нечто большее.

Внезапно она замечает свой Святой Грааль и в спешке хватает со стола коробочку так резко, что большая часть скрепок разлетается во все стороны. Я пригибаюсь, но в меня все равно попадает с полдюжины «осколков».

- Эй! Да что с тобой такое?

Она закусывает нижнюю губу, очевидно будучи сыта по горло. Я это замечаю и вздрагиваю, также прикусывая губу, но по совершенно иной причине.

Она пронзает меня острым взглядом.

- Может, прекратишь?

- Прекращу что?

Она испускает раздраженный вздох и начинает возиться с бумагами. Я невольно замечаю, что ее руки дрожат. Господи, это все из-за случившегося в машине? Признаю, я вел себя не совсем зрело, но уж конечно она не может до сих пор злиться на меня за это.

Она смотрит на меня, прижимая отчет к груди, и выражение ее лица фактически заставляет меня отодвинуться подальше от нее.

- Я отнесу это наверх, - бормочет она, разворачивается и поспешно покидает офис.

Дверь медленно закрывается, но у моего рта уходит на это на несколько секунд больше.

Я выпрямляюсь и, обойдя стол, плюхаюсь в кресло. Откинувшись назад, я закрываю глаза и принимаюсь лихорадочно размышлять…

О боже, просто отлично. Просто охренительно отлично.

Черт бы все это побрал!

Все дело в близком соседстве с ней в течение трех с половиной часов в чертовой машине и том разговоре, тяжело повисшем в воздухе между нами. Я имею в виду, что, Господи, это было неизбежно.

Как говорил Хан Соло: я в этом не виноват!

Проклятье! Обычно на накаливание обстановки, так сказать, уходит куда меньше времени, так что этот разговор вкупе с ее нахождением в непосредственной близости от меня просто не мог не привести к тому, чтобы я не выставил себя круглым идиотом.

Я стал гораздо острее ощущать ее присутствие. Малейшее перемещение регистрировалось на моей чересчур чувствительной шкале Скалли-Рихтера подобно ударной волне. Вздохи вызывали вибрации. Изменения в положении - мучения. В какой-то момент она наклонила голову, опустив ее на оконное стекло, и от вида ее открытой, уязвимой шеи у меня началось слюноотделение. В сорока семи милях от Вашингтона она сняла туфлю и скрестила ноги, чтобы помассировать ступню, отчего ее юбка заметно задралась. Увидев мой широко раскрытый рот, она поспешно надела туфлю, но поздно: все оставшееся время поездкой наслаждался лишь мой член, поднявшийся в знак признательности за эти два дополнительных дюйма оголенного бедра Скалли.

Часто ощущая на себе ее взгляд, от которого меня каждый раз словно током пронзало, я становился все тверже, все возбужденнее.

Она должна была заметить. Должна была. В иные моменты, клянусь, можно было прицелиться по нам извне, используя мою эрекцию в качестве средства наведения.

Господи, неудивительно, что она на меня злится.

Что-то должно произойти. Что-то, что угодно, должно уже, на хрен, произойти!

Я не знаю, как иметь с этим дело. Честно. Если моя реакция кажется незрелой, то лишь потому, что именно так я себя и веду. Я никогда не был влюблен – не так, как сейчас. У меня нет никаких критериев оценки, ничего, что помогло бы мне не выставить себя круглым дураком.

С самого Дейтона я просто не знаю, как вести себя рядом с ней. Я чувствую себя неловким, застенчивым, рассерженным, возбужденным… Но в основном одиноким. Бесцельно дрейфующим.

Я разрываюсь между желанием сбежать от нее как можно дальше и потребностью швырнуть ее на ближайшую доступную поверхность и оттрахать до потери сознания.

Почему? Почему все должно быть именно так? Почему я не могу контролировать себя рядом с ней?

Я чувствую себя, как наркоман, у которого ломка. Я болен от тоски по ней.

Я наклоняюсь вперед, прислоняясь щекой к прохладной столешнице; гнев и смятение столь тяжелы, что не позволяют мне поднять голову. В висках стучит - слишком много мыслей теснится между ними, соревнуясь за пространство внутри моей черепной коробки.

Это пытка.

В одну минуту мы как будто бы вернулись к прежней нормальности, а в следующую она уже начинает говорить загадками.

Почему она не может просто взять и открыто сказать мне о том, что чувствует? Зачем проводить туманные параллели с гребаным убийством в попытке объясниться со мной? Я знаю, она повела себя нехарактерно. Я знаю, что она пошла на крайние меры, чтобы спасти меня от самого себя. Она пытается оправдаться за это передо мной или перед собой?

Полгода. Полгода и ничего. Чего ж тогда удивляться, что одного лишь вида ее губ, произносящих слова вроде «любовь», «страсть» и «желание», достаточно, чтобы превратить меня в одну сплошную пульсирующую потребность?

Если она хотела привлечь мое внимание, то неужели она не понимает?.. Пока она не начнет разговаривать со мной, как с чертовым двухлеткой, я не способен воспринять ничего, помимо того факта, что она думает об «ЭТОМ». Я не в состоянии расшифровать символизм. Я не могу соединить точки. Не в том случае, когда каждое произнесенное ею слово проходит через фильтр моей похоти.