Равнодушные

Этот вопрос все более и более удручал Козельского по мере приближения к Васильевскому острову, и, когда извозчик остановился у подъезда одного из больших домов на Большом проспекте, Козельский чувствовал тот страх, какой испытывает гимназист перед экзаменом у строгого учителя.

У него даже схватывало поясницу, когда он спросил у швейцара: где живет господин Бенштейн?

— Здесь. Во втором этаже.

— Дома?

— Должно быть, дома.

В швейцарской было тепло, и Козельский приказал швейцару снять с себя шинель с серебристым бобровым воротником, подбитую ильками.

— Не пропадет здесь?

— Помилуйте… Я не отлучусь.

— Так во втором этаже?

— Точно так-с!

Его превосходительство не спеша, чтобы не было одышки, поднялся во второй этаж и с замиранием сердца подавил пуговку электрического звонка у двери, на которой красовалась медная дощечка с вырезанной на ней фамилией по-русски и по-французски.

«Экая каналья, этот жид. В бельэтаже живет!» — подумал с чувством неодобрения Козельский, приподнимая свою красивую голову в бобровой боярской шапке.

Миловидная, щеголеватая горничная отворила двери.

«И горничная прилична!» — подумал Козельский, оглядывая быстрым опытным взглядом горничную, и спросил с той обворожительной ласковостью, с какою говорил со всеми хорошенькими женщинами:

— Господин Бенштейн дома?

— Дома-с. Но только сейчас они обедают! — отвечала горничная и вся вспыхнула под мягким и ласкающим взглядом Козельского.

— А вы, моя красавица, все-таки передайте сейчас вот эту карточку… Только прежде покажите, куда у вас тут пройти…

— Пожалуйте в гостиную! — улыбаясь, сказала горничная.

Она распахнула дверь и пошла в столовую докладывать.

Козельский вошел в большую гостиную и снова был удивлен роскошью и вкусом обстановки.

«И даже Клевер!» — мысленно проговорил он, останавливаясь перед большой картиной с зимним пейзажем.

«Со вкусом и недурно живет этот жид!» — подумал, и снова почему-то неодобрительно, его превосходительство, присаживаясь в кресло у стола, на котором стояла высокая лампа с большим красивым шелковым абажуром, убранным кружевами.

И опять одна мысль овладела им: «Даст Бенштейн или не даст?»

Вся эта обстановка и то, что «этот жид» заставляет его ждать, казались Козельскому весьма неблагоприятными признаками. Настроение его делалось угнетенным, и он почти был уверен, что попытка его занять у Бенштейна не увенчается успехом.

Прошло минут пять, когда из-за портьеры вышел молодой и красивый брюнет, щегольски одетый, с крупным брильянтом на мизинце маленькой и волосатой руки, и с изысканной любезностью произнес, выговаривая слова почти без акцента:

— Прошу извинить, что заставил ждать, ваше превосходительство!

Его превосходительство поднялся с кресла и, приняв тотчас же свой обычный вид барина, кивнул головой и, протягивая молодому человеку руку, проговорил с тем добродушием, которое вошло у него в привычку при деловых сношениях:

— Я сам виноват, что приехал во время вашего обеда, Моисей Лазаревич.

И, не ожидая приглашения садиться, опустился в кресло.

— Чем могу служить вам? — начал Бенштейн стереотипным вопросом.

И, усевшись на диване и приняв необыкновенно серьезный вид, глядел в упор на Козельского своими черными большими и слегка влажными глазами.

Козельский уже не сомневался, что дело его проиграно. И, вероятно, потому он с напускною небрежностью передал рекомендательное письмо одного своего приятеля и клиента Бенштейна и с такою же напускной шутливостью промолвил:

— В письме все изложено. Я могу только пожелать, чтобы оно было убедительно для вас, Моисей Лазаревич.

Козельский закурил папироску.

Он затягивался и пускал дым с нервной торопливостью, взглядывая на Бенштейна, лицо которого сделалось еще серьезнее, когда он читал, и умышленно долго читал, казалось Козельскому.

Наконец господин Бенштейн положил рекомендательное письмо на стол, оставив на нем свою волосатую, маленькую руку с сверкавшим на мизинце брильянтом, словно бы приглашая Козельского полюбоваться им, и проговорил:

— К сожалению, я не могу быть полезным вашему превосходительству, несмотря на готовность услужить вам. Капиталист, деньгами которого я оперировал, приканчивает это дело и никаких операций больше не производит! — прибавил молодой человек свою обычную форму отказа, когда не считал просителя благонадежным человеком.

А Бенштейн хорошо знал, что его превосходительство запутан в долгах.

Несмотря на ожидание отказа, Козельский, получив его, невольно изменился в лице. В нем было что-то жалкое и растерянное. И в дрогнувшем его голосе прозвучала просительная до унижения нотка, когда он сказал:

— Но мне нужна небольшая сумма, Моисей Лазаревич.

— Именно?

— Полторы… даже тысячу двести и на короткий срок.

— Полторы тысячи, конечно, небольшая сумма, но когда она нужна, то делается большою, позволю себе заметить, ваше превосходительство! — проговорил уже более фамильярным тоном молодой человек. И не без участия осведомился: — Верно, срочный платеж?

— Да.

— И скоро?

— Завтра.

Бенштейн поморщился с таким видом, будто платеж предстоял не Козельскому, а ему.

У Козельского блеснула надежда, и он сказал: