Равнодушные

Инна тоже призналась, что Никодимцев ей понравился в тот же вечер, когда они встретились.

— И когда я вернулась домой, я вспомнила наш первый разговор за ужином… помните?

— Еще бы не помнить! — восторженно сказал Никодимцев. — Я все ваши слова помню!

— А ваш первый визит? И как мне тогда было совестно перед вами…

— За что?

— А за то, что вы у меня встретили это общество, помните… И я думала, что вы после этого визита не приедете… А мне так хотелось вас видеть, слышать, что вы говорите… И ваше отношение ко мне было так ново, так хорошо…

Они продолжали говорить, не переставая, точно виделись в первый раз после долгой разлуки. Точно они совсем еще не знали друг друга, и оба они, прежде сдержанные, теперь словно бы торопились высказаться, обнаружить себя один перед другим, ввиду предстоящей их близости.

Никодимцев слушал Инну, и все чаще и дольше целовал ее руку, и смущенно и виновато краснел, когда Инна перехватывала влюбленный, загоревшийся взгляд его черных, совсем молодых глаз, перехватывала и не сердилась, краснея и улыбаясь. И жених ей казался таким помолодевшим, таким интересным и милым с его целомудренной застенчивостью человека, видимо мало знавшего женщин, таким непохожим на бывших ее поклонников…

— А я сегодня же скажу об этом вашим. Вы позволите?

— Разве это нужно?

— Нужно. Я не хочу делать из этого секрета… А вы разве не хотите?

— Что вы? Что вы? Я только боюсь, как бы муж не наделал неприятностей… Не подождать ли развода?

— Вы будете под моей защитой… Повторяю, ваш муж ничего не сделает… Напротив, узнавши, что я женюсь на вас, он не пикнет… Он трус.

— Я согласна… Вы правы, как всегда! — проговорила Инна и освободила свою руку из руки Никодимцева, заслышав в прихожей шаги.

II

Вошел Козельский, по обыкновению элегантный, свежий и моложавый.

Он уже узнал от швейцара, что Никодимцев сидит с трех часов, и теперь, взглянувши на несколько возбужденные лица гостя и дочери, сидевших рядом на диване, не мог и представить себе, что дело обошлось без флирта, и мысленно поздравил «умную Инночку», что она быстро и решительно «подковывает» влюбленного Никодимцева.

И Николай Иванович приветствовал его превосходительство с особенно дружественною и несколько даже фамильярною приветливостью, какой раньше не позволял себе с будущим товарищем министра.

По тому, с какою горячностью и какой-то особенной почтительностью Никодимцев пожал руку, по-видимому, даже обрадованный фамильярностью тона, Козельский понял, что и на нем отразились чувства, питаемые Никодимцевым к дочери.

И, принимая вид «благородного отца», он проговорил тем мягким, полным добродушия голосом, которым умел очаровывать мало знавших его людей:

— А я еще, простите, не поблагодарил вас, дорогой Григорий Александрович.

— За что, Николай Иванович?

— А за Инночку… Вы так скоро устроили выдачу отдельного паспорта.

— Стоит ли говорить о таких пустяках…

— Доброе внимание не пустяк, Григорий Александрович… Оно ценится… И порекомендовали ей адвоката Безбородова… Это превосходный юрист… Теперь дело ее в надежных руках, и я думаю, что Инна скоро освободится от своего ига… Сердечное вам спасибо, Григорий Александрович, и за себя и за Инночку.

И Козельский еще раз крепко пожал руку, отводя взгляд, чтобы не заметить смущения Никодимцева.

И, усаживая на диван гостя, спросил:

— Скоро едете, ваше превосходительство?

И сам подумал: «Неужели до его отъезда Инна не доведет его до предложения?»

— Через пять дней.

— Высокая и трудная миссия предстоит вам, Григорий Александрович, — продолжал Козельский в несколько приподнятом тоне человека, цивические[15] добродетели которого не внушают сомнений. — Все порядочные люди обрадовались вашему назначению… По крайней мере мы узнаем настоящую правду, а то ведь мы и до сих пор не знаем, голод ли у нас, или выдумка неблагонамеренных людей… Мы играли в недород и о нем даже долго молчали… Да, нечего сказать, хорошее времечко, в которое мы живем…

И, взглянув на часы, Козельский прервал свое фрондированье, которым, по старой привычке, он любил иногда щегольнуть, и, обращаясь к дочери, спросил:

— А где наши, Инна?

— Их не было дома.

— Они, верно, вернулись. И не знают, что Григорий Александрович здесь…

— Я пойду узнаю.

— И кстати узнай, милая, вовремя ли нас станут сегодня кормить.

Инна застала мать в ее комнате за книгой.

— Мамочка!.. Обедать сейчас. Ты давно вернулась?

— С полчаса…

— Григорий Александрович здесь…

— Я знаю…

— Так отчего ж ты не вышла?..

— Не хотела мешать вам говорить, моя родная… И какая ты оживленная сегодня… Какая радостная!..

— Он сделал мне предложение, мамочка! — вырвалось у Инны, и она бросилась целовать мать.

— Ты дала слово?

— Дала.

— Значит, нравится?

— Больше, больше, мамочка… Я его люблю… А где же Тина?

Она заглянула в комнату сестры. Та что-то писала у письменного стола.

— Обедать? — спросила она, поспешно закрывая тетрадь. — Иду, иду!.. Ну что, договорились до чего-нибудь с Никодимцевым? — насмешливо спросила Тина.

— Что за выражения, Тина…

— Ну, если не нравится, так спрошу: женишь его на себе?

— Я просто выйду замуж,