Равнодушные

Он подошел к ней, схватил за волосы и запрокинул ей голову. Глядя в ее злые, неумные глаза, он подумал, что она с безнадежным упрямством совершает ошибку за ошибкой. И снова почувствовал к ней презрительную жалость. «Если б я любил, — подумал он, отпуская ее голову, — все было бы по-другому». Он снова сел.

— Что за манеры, что за манеры! — тягучим голосом говорила она, в растерянности поправляя взлохмаченные волосы.

Микеле не спускал с нее глаз. «Виноваты не они, а я… И она, и Карла, и мама нуждаются в моей любви… А я ничего не могу им дать».

— Значит, ты хочешь знать все, до конца?

— Да… и не тяни…

Секунду она молчала.

— Ты сказал, — нерешительно начала Лиза, — что хотел бы, но не можешь ненавидеть Лео?

— Да, — ответил он. — И еще я сказал, — смущенно добавил он, — что хотел бы, но не могу тебя полюбить…

Она резко махнула рукой.

— Обо мне не беспокойся, — сухо сказала она.

Помолчала с минуту, точно собираясь с мыслями, прежде чем приступить к рассказу.

— История совсем короткая, — начала она наконец свой рассказ, опустив глаза и разглядывая руки.;- Помнишь… вчера Лео, Мариаграция и Карла вернулись с танцев… Погас свет, и все стали искать свечи… Потом твоя мать утащила меня в свою комнату показать новое платье, которое ей привезли из Парижа… Очень красивое платье, вот только в талии у пояса была лишняя складка. Спустя какое-то время, уж не помню почему, я решила спуститься вниз… Открываю дверь, вхожу… Угадай, кто был в передней?

Микеле быстро взглянул на нее. Рассказывала она сдержанно, ледяным тоном. И слушал он ее рассеянно, без особого интереса, как слушают обычную банальную историю. Но вдруг вспомнил, что вступление было связано с Лео. Постепенно сжимая круг, Лиза подобралась к самому важному. От мрачного и грозного предчувствия беды у него защемило сердце.

— Лео? — не сказал, а выдохнул он.

— Да, Лео, — подтвердила Лиза, старательно и невозмутимо стряхивая пепел. — Лео и Карлу… Они сидели обнявшись.

Микеле остался сидеть неподвижно, как зачарованный, уставившись Лизе прямо в лицо. Его словно оглушило, перед глазами все двоилось, точно он надел разбитые очки.

Лиза поглядывала на него с любопытством, страхом и тупой гордостью человека, который нанес врагу внезапный удар или одним словом пригвоздил к позорному столбу.

— Как это — обнявшись? — спросил он наконец.

— Обнявшись, — со всей жестокостью повторила Лиза, злясь на его непонятливость и глядя на него, точно на вздрагивающего, раненого зверя, который никак не хочет умереть. — Как? Как все… Карла сидела у него на коленях, прильнув тубами к его губам… Одним словом — обнявшись.

Молчание. Микеле уставился на ковер возле самого дивана, розовый, как и обои будуара, весь обтрепанный по краям, — крепко сжатые ноги Лизы с силой вдавились в него. «Обнявшись… — повторил Микеле про себя. — Обнявшись… Но это немыслимо! — хотелось ему крикнуть. — Немыслимо!» Он был удивлен, даже поражен неожиданностью случившегося. Но гнева не испытывал, отвращения — тоже. Скорее уж ему не терпелось узнать все досконально, услышать новые подробности.

Так, в напряженном молчании, прошло несколько секунд. Он уже собрался задать ей несколько вопросов, как вдруг с ужасом понял, что и теперь, в решающую минуту, не испытывает тех чувств, которые должна была бы вызвать у него эта удручающая новость. Карла в объятиях Лео — даже это не вызывало у него ничего, кроме чисто светского любопытства. Несчастье сестры не тронуло его до глубины души. Нет, он снова не выдержал неожиданного испытания на искренность и отзывчивость. Эти двое, Лео и Карла, казались ему обычной влюбленной парочкой, как множество других, знакомых и незнакомых, а не двумя близкими ему людьми.

«Ты должен понять, — внушал он самому себе, — речь идет о Карле — твоей сестре… Лиза видела ее в объятиях Лео, любовника твоей матери… Разве это не ужасно? Не гнусно?… Ведь это… почти кровосмешение». Но Карла и Лео, своим поступком предавшие мать, оставались безнадежно чужими ему людьми, и ему никак не удавалось вызвать в себе гнев и отвращение к ним. И даже приблизиться к ним он был не в силах.

Он взглянул на Лизу и по ее глазам, по всему ее виду понял, что она с наслаждением и острым любопытством ждет великолепной сцены, когда праведный гнев оскорбленного брата выльется наружу. «Гнев… ярость… ненависть, — лихорадочно проносилось у него в мозгу. — Все богатства мира за крупицу искренней ненависти». Но, увы, он оставался равнодушным и свинцово-спокойным: ни гнева, ни ярости, ни ненависти. Карла вся в слезах, обнаженная, униженная, Лео — безжалостный сластолюбец, — весь этот стыд и позор его не трогали.