Раз в год в Скиролавках

Сначала она старательно вытерла пыль с корешков книг, расставленных на полках стеллажа, занимающего почти всю стену. Потом собрала разбросанные по всему кабинету закрытые или открытые книги. Они летали на полу, на огромном пюпитре у окна, на столике, на столе, стульях, на лавке, даже на, подоконнике. У Непомуцена Марии Любиньского был такой обычай: работая над очередной повестью, он любил иногда заглянуть в произведения старых добрых авторов. Он открывал их книги на первой попавшейся странице и несколько минут читал — как бы спрашивая совета. Открытые на этой произвольно выбранной странице книги он откладывал обычно куда попало, хоть на подоконник, и забывал. Пани Басенька сложила их в две высокие стопки; книги большие по размеру и более толстые — вниз, меньшие и более тонкие — наверх. где-то в этих стопках оказалось и произведение Готтлоба Фреге, без которого Любиньски жить не мог. Пани Басенька знала, что, вернувшись из рейса, Непомуцен будет первое время громко жаловаться и даже сыпать проклятиями и ругательствами, пока не обнаружит в какой?нибудь из стопок свои обожаемые «Семантические письма». Но хоть она и отдавала себе отчет о последствиях своей приборки, глубоко укоренившееся в ней чувство порядка не позволяло ей выделить произведение Готтлоба Фреге, которое по причине своих средних размеров и средней толщины должно было, по ее мнению, находиться в середине одной из стопок, а не на самом верху. Пани Басенька любила прибираться. В ее представлении это занятие связывалось не только с вытиранием пыли, подметанием, мытьем пепельниц и натиранием полов, но и с созданием своеобразного порядка среди вещей, установкой их в точно определенных и принадлежащих им местах. Прибираясь, она чувствовала в себе что-то от создателя малого мира, она не создавала новых ценностей, но своеобразной ценностью бывали для нее гармония и порядок.

По всему кабинету валялись и шарики смятых листов машинописи, одни туго скатанные, а другие — чуть примятые в руке, в момент отчаянного отрешения от какого?либо хуже написанного фрагмента повести. Это бумажное побоище не только служило доказательством напряженной работы писателя, но и давало картину необычайной борьбы, которая почти каждый день до обеда проходила в этом месте, творческих мук мужа, его неудач и побед — и ничего удивительного нет в том, что пани Басенька относилась к ним по-своему. Она старательно подбирала каждую помятую страницу, почти любовным жестом разглаживала ее, а потом одну на другую укладывала стопочкой на пюпитр. Она не могла примириться с мыслью, чтобы эти страницы были выброшены в корзину или в огонь. Она ожидала, что муж когда-нибудь захочет заглянуть в какую?нибудь из них, использовать хорошо написанную фразу, вернуть к жизни обрывок диалога. Иногда она с вниманием склонялась над смятой страничкой, любопытствуя, что на ней написано и отчего она не могла остаться в рукописи разбойничьей повести. После такого чтения она, как правило, еще старательней расправляла смятую страницу, пригорки ее грудей поднимались в тяжком вздохе, потому что то, что она находила в них, казалось ей лучше и интереснее того, что уцелело перед комканьем и пренебрежением. Пани Басенька считала, что, повествуя о перипетиях любви прекрасной Луизы и лесничего?стажера, на страницах, старательно вложенных в картонные папки, Любиньски шагал по хорошо утоптанным дорогам, а на отброшенных страничках он сворачивал на узкие стежки, продирался сквозь дикие чащобы, где то и дело подкарауливал читателя с огромной мотыгой в руках. По правде говоря, по мнению пани Басеньки, Непомуцен свои разбойничьи процедуры совершал исключительно на страничках смятых и отброшенных, которые не должны были оказаться в печати. Он мог быть смелым и жестоким, бывал беспощадным к заблуждениям и фальшивым выдумкам людей, он разбивал литературной мотыгой окаменевшие черепки традиционных форм. Но потом — неизвестно почему — он вдруг терял отвагу, отступал на утоптанную дорогу и, сминая страницы, тем самым старательно затирал следы своих разбойничьих начинаний. На отброшенных страничках Басенька открывала совершенно другого Непомуцена, такого, который импонировал ей, восхищал ее и в то же время пугал, — достойного сильнейшей женской любви и преданности. В действительности же он был совершенно другим, каким она его знала и любила, хоть и не так сильно/как могла бы полюбить того.