Раз в год в Скиролавках

— Ничего не говори. Я хочу, чтобы ты умер так же тихо, как Дымитр, — сказала она угрожающе. — Клобук мне все выдал. Я находила семя на животе и на постели. Он каждую ночь ждал меня на балке в хлеву, но он боится тебя и поэтому на меня не падает. Ты умрешь и родишься заново, так, как я рождалась, когда ты у меня бывал. Ты начнешь прилетать как большая птица, будешь сидеть на балке в моем хлеву. Скажи, почему ты не наполнил мне живот благой тяжестью? Почему я должна, как моя мать, родить ребенка от дьявола, хоть хотела родить от тебя? Зачем ты меня обманул? Почему я должна убить тебя, как убила Дымитра?

Он не слушал ее. Его охватили страх, отчаяние, гнев на самого себя. Он был плохим врачом, он не заметил симптомов болезни, хоть что-то в их отношениях начало беспокоить его и оттолкнуло от нее. Ослепленный страстью, он не видел, как бацилла безумия развивается в ней день ото дня, от ночи к ночи. То, что казалось ему так волнующе прекрасным, это молчаливое ожидание и преданность, эта их любовь, лишенная слов и поэтому такая чистая, огромная, отбрасывающая от себя все лишнее, — все это не могло быть настоящим. Он чувствовал это в последнее время и поэтому перестал к ней приходить.

Его ужаснули ее глаза — с неестественно расширенными зрачками, неподвижные, мертвые. Он видел бледность ее губ, капли воды, падающие на пол с юбки. Заметил спутавшиеся волосы на голове — черные от дождя. И отверстие дула, смотрящее на его грудь. Отчего же она казалась ему такой притягательной? Отчего он даже теперь не жалел о тех минутах, когда он шел к ней краем луга, гонимый тоской по любви без слов, без лишних украшений, сложенной только из жестов и слияния?

Он положил руку на грудь, словно хотел защитить сердце от пули. Сказал:

— Клобук обманывает тебя. Ты веришь ему только потому, что я так давно у тебя не был…

— Не говори ничего! — крикнула она. — Я хочу, чтобы ты умер молча! Он сидит на балке в моем хлеву и говорит мне слова, которые я понимаю. Я даже теперь его слышу, так далеко. Убери руку с груди, ты спрятал под ней свое сердце. Не бойся смерти, ведь потом ты родишься заново.

— Он обманул тебя, — резко сказал доктор. — Это не меня, это его ты убьешь. Это ведь всегда был я — и в снах, и там, на балке. Большая хищная птица.

— Нет! — крикнула она.

— Положи ружье! — приказал он. — Разденься и ляг в моем кабинете. Я еще раз тебя как следует осмотрю, чтобы открыть тайну твоего тела. Он сделал к ней шаг, прикрывая сердце.

— Я любил тебя, Юстына, — говорил он искренне, с неподдельной грустью, потому что он когда-то в самом деле любил ее, хоть и недолго. — Ты не можешь убить меня, потому что вместе со мной погибнет та птица, которая тебя навещает. Позволь мне еще раз прикоснуться к твоему телу, пробежаться пальцами по твоему обнаженному животу, по груди, дотронуться до твоей шеи…

Она задрожала от холода, а может быть, от его слов. Ее руки уже не так крепко сжимали деревянный приклад отреза.

— Он велел убить тебя… — повторила она два раза, закрывая глаза. Он уже не боялся ее. Говорил мягко, словно хотел ее убаюкать:

— Это хорошо. Ты сделаешь это позже. Успеешь. У тебя еще много времени. Но сначала я дотронусь до тебя, положу руки на твое тело. Умрем вместе и вместе возродимся. Как трава весной.

Он вынул обрез из ее рук, положил на стол. Потом обнял ее и, почти лишенную сил и воли, увел в свою спальню, раздел и уложил в постель.

— Я нашла твое семя у себя на животе и простыне, — повторяла она сонно. — Он мне снова снится, так, как раньше. Ждет на балке и ждет, когда я приду доить корову. Я знаю, что когда-нибудь он прыгнет на меня, повалит и наполнит жизнью…

Она говорила и говорила, но он не слушал. Он вышел в салон, вынул заряд из обреза, в своем кабинете наполнил шприц успокаивающим средством. Когда он вернулся в спальню, она все еще тихо говорила:

— Я тебя убью, как Дымитра. Клобук теперь будет моим мужем… Навсегда… Она застонала от наслаждения, когда его холодные пальцы пробежались по ее телу. Но она не чувствовала боли, не отреагировала, когда он сделал ей укол в бедро. Он гладил ее тело, пока она не заснула крепким сном, громко и ровно дыша.

— Я любил тебя, — сказал он, когда она на секунду приоткрыла глаза. Потом он подошел к телефону и попросил соединить его с психиатрической лечебницей в ста километрах отсюда. Он сидел возле Юстыны до самого утра, пока она не проснулась и не улыбнулась, видя, что она лежит у него в доме. На миг, впрочем, потому что тут же ее охватило беспокойство, глаза стали мертвыми. Она хотела встать, бежать за своим обрезом, повторяла что-то о приказах, которые отдает с балки птица с золотистыми перьями и коралловым гребнем на голове. С помощью Макуховой он привязал ее руки и ноги к кровати. Она дрожала и билась в конвульсиях.