Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

Сразу после допроса Осипа перевели в арестный полицейский дом — якобы для установления личности, которая Познанским досконально уже была установлена. В арестном этом доме было все то, чем Познанский стращал Осипа, — и теснота в камере, и вековая неистребимая грязь, и ворье всех мастей, и жестокие драки между предводителями враждующих кланов. Но кое-что и похуже было. Осип оказался единственным политическим в камере, а некоторые из уголовников держали давние, еще с 1905 года, обиды на политиков, которые не давали всей этой шпане, собравшейся под знаменами Михаила Архангела, безнаказанно бесчинствовать и грабить.

Добром эта перенесенная теперь на Осипа ненависть едва ли кончилась бы, но тут его неожиданно спасла другая гадость, приготовленная для него Познанским. Осипа повезли однажды к мировому судье, который, ни о чем не спросив, хотя бы для проформы, объявил, что имярек приговорен им за проживание по чужому паспорту к трем месяцам тюрьмы, — тюрьма была уже «нормальная», губернская. А вообще смехотворнее дела и придумать нельзя было — судить политического «преступника» всего-то навсего за проживание по чужому паспорту! Выходит, Познанский зря грозился политическим процессом, ничего не вышло, господин полковник, и вряд ли только потому, что вы пожалели какого-то там своего осведомителя, просто эти ваши осведомители не очень осведомленными оказались. Лишь то, что наверху лежит, ухватили: людные собрания, речи. Но они не знают главного — всех тех, с кем были у него встречи в эти два месяца, всех вроде бы будничных дел, из которых, собственно, и складывается подпольная работа.

Обидно, конечно, что два лишь месяца удалось продержаться на свободе. Вероятно, мог и дольше; даже определенно мог бы. Специальность электромонтера и служба в фирме «Сименс-Шуккерт» были, как он и предполагал, отличным прикрытием, — Познанский со всем своим сыскным воинством и то не докопался. Но при том положении дел, которое Осип застал в Самаре, было невозможно все время находиться в тени. Большевистская организация фактически не существовала, нужно было, засучив рукава, браться за создание хотя бы временного комитета. Слаба была также связь с рабочими группами заводов. Местные товарищи объясняли свою бездеятельность боязнью проникновения в организацию провокаторов, подосланных охранкой, — приходилось и эти настроения учитывать. Разговорами да уговорами немногого добьешься: надобно было самому впрягаться в воз. Как же было не появляться на маевках и собраниях — пусть и с риском попасть на заметку полиции? Тем более что он не просто «появлялся» — произносил речи, вел все эти собрания…

Но Осип считал, что в данном случае риск более чем оправдан. И, кажется, не ошибся. Оставшиеся на свободе товарищи передали ему в тюрьму: временный комитет большевиков превратился в постоянный; отвоеванная у меньшевиков «Заря Поволжья» заговорила наконец «правдистским» языком; со дня на день ожидается приезд испытанного большевика Муранова, рабочего депутата IV Государственной думы, который должен был возглавить Самарскую партийную организацию. Обдумывая эти радостные вести, Осип лишний раз укрепился в давнем своем мнении: любое дело, каким бы трудным и сложным оно ни казалось, важно начать, стронуть с места, запустить, дать ему верное направление — дальше будет уже легче. И то, что за время, отпущенное ему на свободе, Осип успел все-таки сделать это — начать — хоть немного примиряло его с нынешней неволей.