Читаем Разбитая музыка полностью

Благодаря еще одному дяде, хотя и не родному мне по крови, я становлюсь обладателем гитары. Это один из старейших друзей моего отца, который уезжает в Канаду и просит разрешения оставить некоторые из своих вещей на хранение у нас на чердаке. Среди этих вещей — потрепанная акустическая гитара с пятью ржавыми струнами. Я хватаюсь за нее как изголодавшийся человек, попавший в кондитерскую, так, будто у меня есть какое-то священное право на эту вещь. Мне так долго не хватало нашего пианино, а на бабушкином я играть перестал, чтобы не травмировать ее своими немелодичными экспериментами. Мама не упоминает о пианино с того самого дня, как его увезли на голубом грузовике, но я знаю, что и она грустит о нем. Гитаре необходимы новые струны, а мне необходимо сообразить, как на ней играть. Рядом с кинотеатром «Гомон» расположен музыкальный магазин Брэдфорда. Мистер Брэдфорд носит очки с толстыми линзами из горного хрусталя, у него непослушные седые волосы, которые торчат в разные стороны, и совершенно невообразимая манера говорить. Нужно потратить уйму времени на то, чтобы расслышать и понять, что он говорит. Мистер Брэдфорд говорит на уникальном диалекте, который состоит почти из одних только гласных. В его магазине мне доводилось видеть, как компании уличных мальчишек-хулиганов в своих длинных пижонских вельветовых пиджаках, узких галстуках, и знаменитых теннисках «бразель-крипер» потешались над мистером Брэдфордом, прыская в кулак в то время, как он отчаянно пытался ответить на их издевательские вопросы.

— Полфунта сосисок и две палки сервелата, мистер Брэдфорд, — просит один из них. Старик начинает свою запинающуюся фразу, которая звучит так, как будто задыхаются сами слова. Кажется, проходит целая вечность, когда наконец с некоторым раздражением ему удается выговорить:

— Ээо уузыаы мааи…

— Что он сказал? Ты можешь как следует говорить по-английски, старик? Я страстно мечтаю быть достаточно смелым, чтобы сказать им: «Он говорит, что это музыкальныймагазин, вы, чертовы идиоты».

Но я ничего не говорю, и мне стыдно. Стыдно, что я такой маленький, и стыдно своей трусости. Я боюсь уличных хулиганов, а они, в свою очередь, даже не замечают моего существования.

— Ну, хорошо. А как насчет банки клетчатой краски? Не продадите ли упаковку дырок отгвоздей?

Но хулиганам уже наскучила эта игра, и они выходят из магазина, хихикая в рукава своих просторных пиджаков. Они опьянены успехом своей собственной шутки.

Мне нравится старый мистер Брэдфорд и его магазин. Для меня это место как пещера Аладдина. В витрине музыкального магазина во множестве выставлены конверты долгоиграющих пластинок и пластинки с только что вышедшими шлягерами. При входе в магазин посетителя встречает звон колокольчика и список двадцати самых популярных песен из журнала MelodyMaker. Там значатся Springfields, Дел Шеннон, братья Эверли, Билли Фери. На стене развешены акустические гитары, банджо, мандолины, а за прилавком висят пара труб и саксофон. Но гвоздь всего ассортимента — это электрогитара «Burns», такая же, как у Хэнка Марвина из Shadows. Я не думаю, чтобы в нашем Уоллсенде кто-то мог позволить себе такую вещь, но посмотреть и подивиться на нее люди приходят отовсюду. Не будучи посвященным в науку усиления звука, я воображаю, что достаточно лишь включить гитару в обычную розетку в стене, и раздадутся самые чудесные звуки. Я воображаю себя участником телевизионного шоу «Thank Your Lucky Stars»[8], стоящим на сцене над расстилающимся внизу морем сухого льда в то время, как молодые телезрительницы приветствуют меня истерическими криками.

На полке прямо за стойкой мистер Брэдфорд хранит наборы гитарных струн. По королевской цене в две полукроны я покупаю струны «Black Diamonds» и трачу еще пять выпрошенных у мамы шиллингов на книжку «Основы игры на гитаре» Джеффри Сислея. Эта книжка научит меня настраивать гитару, исполнять основные аккорды и читать ноты. Я на седьмом небе от счастья. Мной овладевает какая-то одержимость, я использую каждую свободную минуту, чтобы лишний раз подержать гитару в руках, заглянуть внутрь ее корпуса и в очередной раз проиграть одну и ту же последовательность аккордов.

Я часто думаю, что игра на музыкальном инструменте — это какой-то невроз навязчивости или признак асоциальности играющего, но я так и не могу решить, способствует ли игра на музыкальном инструменте социализации человека или человек, который берется за инструмент, изначально неспособен к нормальной жизни в обществе, а музыка служит для него лишь некоторым утешением. Нечего и говорить, что, став обладателем гитары, я сделался еще менее общительным с домашними и с головой погрузился в тот герметичный мир, который создал себе сам.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное